Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы
Да и вообще хоть как-то среагировать успели далеко не все. Ближайшего пирата Фондерцу достал на полуобороте – и, оставив в нем меч, все-таки коротковатый для серьезного боя, дотянулся до его оружия, тяжелого палаша. Следующего врага встретил уже этим палашом.
Спина рыцаря послушания теперь не покрыта плащом, и видно, что сзади за поясом у него торчит… нечто странное. Но это не кинжал, не тесак, да и не щит, поэтому Бал тут же перестает замечать эту вещь: сейчас значение имеет только оружие.
Все вскипело движением, криками, звоном стали. Бал видит, как стремительно метнулась на кого-то Айше с обнаженным бебутом в руке, а потом подруга перестает умещаться в ее внимании, сузившемся до своей сабли и ближайшего противника. Удар – мимо! – отбив, отбив, уход, отбив… Саблю Бал держит острием вниз, лезвием вперед, рука на уровне головы, танцующий шаг, движение тела по кругу, движение клинка режущее, от кисти, не от локтя… Точностью девушка возмещает недостаток силы, метит в лицо и руку, свои пальцы бережет подтяжкой лезвия. Пирату это в новинку, никогда он не встречался с таким стилем, а вот знай, такова она – walka krzyzowa, шляхетское искусство благородного клинкового боя… Перебросив саблю из правой в левую, сумела дотянуться, полоснуть по запястью; скользящий шаг вбок, с присядом, почти за спину врага, сабля снова в правой – и наконец-то не подрезка, а рубящий удар: горизонтально, на уровне лопаток.
…Это «удар отецкий», он так в крыжовом фехтовании и зовется. Маневр с уходом в сторону и за спину, а потом рубящий взмах поперек тела, от уровня бедра и до плеча, куда уж придется.
Наказания у них в семье не были приняты вовсе, об этом отец с мамой тоже сразу условились или без слов поняли друг друга, как и в случае с молитвами. Но, с другой стороны, верно говорится: «Кто не бьет своих детей, тем самым бьет своих внуков». Так что, когда близнецы Джан умудрялись вытворить что-то уж совсем непростительное – ох, частенько такое бывало! – отец просто назначал им внеочередное упражнение в мастерстве сабельного боя. Само собой, не на стальных саблях, до этого еще дорасти надо, а на деревянных «пальцатах», прочных и гибких прутьях в палец толщиной.
Пальцата для правой руки у отца была самая обычная, Бал с братом такими же пользовались, а вот для левой – с особой рукоятью. В сабельном фехтовании нагрузка приходится на большой палец, у настоящих сабель для walki krzyzowoj даже особое кольцо под него имеется, «палюх». А отец в одной схватке, защищая маму, обменял кончик этого пальца, левого, на вражескую жизнь. Давно это было, еще в ночь зачатия Джан, брата и сестры.
Потому вместо палюха у него на рукояти был обустроен особый упор. И особый же навык выработан на тот случай, если в круговерти схватки придется перебрасывать саблю из руки в руку: ведь случается, даже часто, биться не парными клинками, но одним.
А есть еще «удар венгерский», «удар монашеский», «прямой», «длинный»… Много чего есть.
Премудростям крыжовой рубки Аджарат, в прошлой жизни шляхтич Ежи Ковынский, своих детей школил нещадно: пожалуй, плетью милосерднее было бы. Но мастерство и вправду росло.
…Лезвие высвобождается, не завязнув в позвоночнике. Слева угрозы временно нет: пираты шарахнулись, как от расплескавшегося чана горячей смолы, Пардино-Бей мечется среди них так, что им, верно, кажется – это не одна рысь, а целая стая барсов. Справа… звяк, звяк – стук! – вот с таким неблагородным звуком палаш, дважды скрестившись с пиратской саблей, на третий раз минует ее и врубается сквозь тюрбан в череп; опасности тоже временно нет. Сзади…
…Кто-то меньше ее ростом, с абордажным топориком, налетает, не оберегаясь, широко замахивается из-за головы, точно при колке дров, – он что, с ума сошел?! Уход с линии атаки, подбив ногой под лодыжку – так Джанбек вчера свалил Позолоченного Мехмеда, а Джанбал когда-то, невообразимо давно, сбила наземь Айше, в тот день, когда начались их совместные странствия…
(Где Айше?!)
Нападающий валится навзничь. Бал успевает увидеть угольно-черную кожу. Марфур, эфиопчонок, единственный их друг на «Итбараке».
Испуганные мальчишеские глаза на черном лице…
И, ничего тут не поделаешь, Джанбал рубит по лежащему, не давая себе права о чем-то задуматься. Прямо по этому лицу, по глазам. Запрещает тошноте подступить к горлу. Отскакивает, укрываясь за мачтой. Теперь она бок о бок с Пардино…
А пираты вдруг, оббежав ее, рысь и рыцаря послушания, бросаются к краям палубы, кто-то даже лезет на бортовое ограждение, цепляется за весла, падает и исчезает между ними. Со стороны носа словно бы накатила прибойная волна, расшвыряв или погребя под собой все, не успевшее посторониться. Пленники. Бывшие пленники, те, кого собирались выкупáть. Их сейчас осталось человек восемь; кое-кто на пути от носа к мачте сложил голову – но не задаром: у всех, кто дошел до мачты, в руках оружие. Взятое с боем. Окровавленное. И сами они по уши в крови, больше чужой, чем своей.
Джанбал воспринимает их слитно, как некое существо-ратоборца, чудище вроде дэва или дракона: единое тело, многорукое и многосабельное. Страшное настолько, что, когда этот боевой дэв окинул ее взглядом, у девушки словно бы остановилось сердце. К счастью, этот взгляд признал девушку и рысь за своих, словно бы присовокупил к телу дэва.
(Где же Айше?!)
Вот они все вместе – и что же дальше? Сейчас пираты опомнятся, их по-прежнему толпа на горстку, а толпой и дэва одолевают… С кормы уже бегут азапы, чуть запоздало сообразившие, что им больше незачем прятаться в засаде…
И тут возле правого борта, но за бортом, сквозь ряд все еще неподвижно вздыбленных на упоре галерных весел, мелькнуло что-то белое. Скорее всего, флажок или вымпел, поднятый на лодочном весле.
– Туда! – командует Фондерцу.
Бал не успевает понять, на каком языке, но смысл ей ясен, да и остальным тоже.
Восьмителый дэв кидается к борту, и те пираты, которые ранее отступили туда же, успевают пожалеть, что не выбрали противоположный борт.
А та штука, которая была у рыцаря послушания за спиной, теперь у него в руке – и сама она точно рука, топорщится пятью растопыренными веером стволиками, как пальцами. Рука смерти. Джанбал увидела, как Фондерцу, встав лицом к азапам, уже поднимающим луки, вдруг окаменел всем телом, превратившись в подобие стрелкового упора, в живой лафет. Потом скрежетнул искровой замок – и все пять пальцев плюнули смертью.
Наверно, каждый из них был заряжен более чем одной пулей. Над палубой просвистел словно бы залп пушечной картечи, выкашивая все живое. Лишь один азап выстрелил в ответ.
