Вирджиния Линн - Непокорная пленница
— Такому человеку, как Каттер, лучше в это не ввязываться.
Она не слышала ответ Каттера, да это было и не нужно, потому что ковбои развернулись и ушли, а Каттер о чем-то коротко поговорил с индейцем. Когда он вернулся к ней, его лицо было мрачно.
— Пошли, — коротко сказал он и потащил ее за руку.
— Куда? Каттер, что случилось? Почему эти люди злы на индейца? Ты их знаешь?
Он усмехнулся:
— Тигренок, ты жужжишь, как детская игрушка. Да, одного из них я знаю.
— Индейца?
— Да.
Голос был напряженный, и она помедлила, прежде чем спросить:
— Случилось что-то плохое?
Он не отвечал, пока они не подошли к лошади. Он посадил ее и сам сел сзади.
— Прорва плохого, — тихо сказал он и пустил лошадь мелкой рысью. — Джеронимо с семьюдесятью двумя воинами вышел из резервации Сан-Карлос, армия их преследует. Убит Нок-ай-дель-клинне и несколько солдат.
Плохо дело.
У нее упало сердце.
— Но это не имеет к тебе никакого отношения, правда, Каттер? Я хочу сказать, ты… ты не сделаешь какую-нибудь глупость?
Уитни почувствовала, как он напрягся; она заранее знала, что он ответит.
— Смотря по тому, что считать глупостью. Я знал, что когда-нибудь это произойдет, и обещал им помочь.
— Но тебя убьют! — закричала она. — Ты не должен этого делать!
— Уитни…
— Нет! — Она попыталась соскочить с лошади, схватила его за руку, извернулась, горячие слезы потекли ручьем, в душе вздымался гнев, как пыль поднимается над дорогой. На какой-то момент ей показалось, что все как два месяца назад: злой Каттер, пытающийся удержать ее, не причиняя боли, фыркающая лошадь, встающая на дыбы. — Я тебя не отпущу! — Он обхватил ее рукой под грудью. — Я не хочу быть вдовой!
— Черт возьми, Уитни, выслушай меня! Я не буду ездить с ними в рейды. Я намерен выступить как переговорщик с Джеронимо. Кто-то должен попытаться. Слишком много пролито крови, и будет еще больше, если это не кончить. — Она немного успокоилась, ее гнев изливался только потоком отчаянных слез. Он добавил:
— Армия вырезала целую деревню.
Она понимала, что он говорит правду. В его глазах стояла смерть — такого она раньше не видела, и ее охватила глубокая грусть.
— Всех?
— Всех.
— Но… Каттер, армия… это же солдаты. Они такого не делают! Они…
— Белые люди, ты это хотела сказать? — Каттер грубо засмеялся. — Подумай получше, тигренок! Мне приходилось видеть деревни, через которые прошли солдаты, иногда там нельзя было распознать, где мужчины, где женщины или дети. Изрублены в куски, изувечены… Это война, Уитни, а мужчины любого цвета кожи не имеют обыкновения извиняться перед тем, как выстрелить. Зверства не имеют расовых различий.
— И ты хочешь сказать, что все уладишь, поговорив с Джеронимо? — Ее голос был такой же горький и злой, как у него.
— Я не так наивен. — Он глубоко вздохнул. — Послушай, команчи Кванаху Паркеру это удалось сделать. Я тоже смогу.
Она мрачно спросила:
— Ты имеешь в виду вождя команчей, который сдался со всем отрядом несколько лет назад?
— Да. Его мать была белой, отец — воином команчи.
Кланах — сообразительный человек, он помог своим людям перейти к жизни в резервации. — Каттер помолчал и тихо добавил:
— Я не очень надеюсь, что Джеронимо так поступит, но стоит попробовать.
— Значит, ты будешь рисковать жизнью ради дела, о котором знаешь, что оно проиграно? Не говоря о том, что тебя могут арестовать?
Каттер не ответил, и Уитни просидела в безнадежном молчании всю дорогу до ранчо Коулмена.
Ни Дэниел, ни Дебора не смогли переубедить Каттера. Он остался непреклонным.
— Ты знаешь, что я должен это сделать, — сказал он матери; Дебора посмотрела в его нефритовые глаза, так похожие на ее собственные, и кивнула.
— Да, Каттер, знаю, — прошептала она.
Но Уитни не понимала, что им движет. Вот бы отец был здесь! Морган Брэдфорд вразумил бы Каттера!
Уитни прошла вслед за Каттером в спальню и остановилась в настороженном молчании; уроки лагеря Красной Рубашки не прошли даром: она не хотела снова выставлять себя дурой. Она молча смотрела, как Каттер снял рубашку, брюки и ремень с пистолетом, потом надел кожаные штаны, набедренную повязку и мокасины. Волосы у него были короче, чем прежде, но он все равно повязал лоб широкой красной лентой, отчего глаза стали зеленее, а лицо — темнее.
Он подошел и обнял ее.
— Я скоро вернусь, любимая. — Наступило ужасающее молчание. Он добавил:
— Ты будешь меня ждать?
Она подняла на него затуманенные глаза; сердце билось так неистово, что ей казалось — она сейчас умрет.
— Можно… можно я поеду с тобой? — выпалила она.
— Нет. Это слишком опасно.
— Каттер!
— Нет, Уитни. — Он слегка отстранился, глаза превратились в щелочки. — Ты будешь ждать?
Уитни подавила желание топнуть ногой, кивнула, и раздраженно сказала:
— Ничего другого мне не остается! Я не могу поехать с тобой и не могу надолго отсюда уехать, потому что вдруг ты вскоре вернешься, так что остается только ждать!
Он засмеялся:
— Как приятно видеть, что к тебе возвращается твой ангельский характер. Я уж начал беспокоиться, что ты изменилась.
Уитни прильнула к нему и сказала:
— О, Каттер, я изменилась. Если ты не вернешься, я умру! Пожалуйста, не уезжай!
Он поморщился:
— Опять? Послушай, тигренок, это не значит, что я встану на скалу и сделаюсь мишенью…
В дверь постучали — послышался голос Деборы:
— Каттер! За домом опасность!
Каттер схватил ружье, подошел к окну и выглянул из-за занавески. Тихо выругавшись, он вернулся к Уитни.
— Солдаты. Наверное, думают, что я что-то знаю. Я выйду через черный ход. Попробуй их задержать.
В последующие недели Уитни привыкала к мучительному занятию — ждать. Она оставалась в доме Коулмена и каждый раз вздрагивала, когда в холле раздавались шаги. Вечерами она сидела в патио, вдыхала запах цветов и тосковала о Каттере.
Единственным развлечением были разговоры с Деборой и творчество. В часы самого тяжелого отчаяния ей помогала Дебора, но иногда и она не могла облегчить ее боль. Тогда она возвращалась к написанию дневника — садилась за столик в углу своей комнаты и страницу за страницей исписывала впечатлениями и мыслями, которые у нее появились после жизни в Аризоне. Это было не совсем то, чего она хотела, когда задумала написать роман: у нее получилось больше замечаний о тяготах здешней жизни. И она не пощадила себя, когда написала о предвзятых представлениях людей, не бывавших нигде западнее Миссисипи.
Она писала о Каттере, о конфликтах человека, оказавшегося между двух миров. Слова сами собой стекали с пера, когда она писала о том, как трудно справляться с предубеждениями, направленными на такого человека с обеих сторон. Получалась не та книга, которую она когда-то задумывала, но более правдивая. Интересно, что скажет отец? — размышляла она. Перед отъездом Морган запальчиво сказал, что она, видно, совсем лишилась рассудка, раз не уезжает с ним.
