Элейн Кроуфорд - Речная искусительница (Речная нимфа)
О, Господи! Он хочет, чтобы Джорджи призналась ему в любви. Но можно ли ему полностью довериться? Ведь сам он никогда не произносил слов любви.
— Как сказать. А что ты ко мне чувствуешь?
— И я это слышу из уст леди, которая только что поклялась никогда больше не врать?
— Да, но это совсем другое.
— Не понимаю, почему.
— Видишь ли, ты можешь… Ну, хорошо. Я люблю тебя! Доволен?
Пирс пододвинулся ближе и повернул к себе ее лицо. Его глаза были такими глубокими и синими, как полночное небо.
— Скажи мне это снова, — прошептал он совсем близко от ее губ.
Джорджи чувствовала, как бьется у нее пульс на висках. Она знала, что это чувствует и Пирс. Он знал, как сильно ее волнует близость с ним. У Джорджи пересохло во рту.
Пирс ждал.
— Я люблю тебя, — с дрожью в голосе прошептала Джорджи.
Пирс вздохнул, как будто с него свалился тяжкий груз.
— Я тоже тебя люблю, — тихо сказал Пирс, глядя ей в лицо.
— Я люблю твои глаза, цвет волос, а больше всего то, что ты носишь под сердцем моего ребенка. Джорджи на мгновение окаменела, а потом вырвалась из рук Пирса.
— Ну какая же я дура! Тебя интересует только ребенок. Если бы ты хоть чуть-чуть подумал обо мне, то отвез бы меня домой. Ты же знаешь, как мне нужно сейчас быть дома.
Взгляд Пирса вдруг стал ледяным.
— Я сказал, что не вернусь туда, тем более, что скоро должен родиться ребенок. Именно поэтому я постараюсь держаться, как можно дальше от Луизианы.
Джорджи схватила свое платье и стала его быстро натягивать. Будь он проклят со своим чудовищным эгоизмом и самодовольством. Больше она ни минуты не намерена терпеть его издевательства. Хороша любовь! А она-то столько времени казнила себя за ложь! Да кто теперь смеет называть ее лгуньей?
Пирс схватил ее за руку и резко повернул к себе.
— Ну, хорошо. Твоя взяла. Я надеялся, что мне никогда не придется с тобой об этом говорить. Но видно, ничего не поделаешь. Ты хочешь знать правду? Что ж, слушай. Знаешь, кто я? Обычный ублюдок.
— И ты думаешь, для меня это новость? — Она попыталась вырваться, но Пирс крепко держал ее за плечи.
— Нет, я серьезно. Моего отца звали Уинстон Чейс Лэйндж с плантации Лэнгтри, к северу от Батон Рут.
— Так ты Лэйндж?
— Дай мне сказать. Моя мать была его любовницей, а не женой. В юности я ничего не знал о тайне своего рождения. Понятия не имел, что я незаконнорожденный. Долгие отлучки отца всегда объяснялись его занятостью. А потом началось самое страшное. Когда мне было шесть лет жена моего отца из могущественного клана Моро узнала об отношениях своего мужа с моей матерью. Чтобы как-то защитить меня, а заодно и себя, отец отослал меня учиться в Пенсильванию. Я тебе об этом говорил. Я сразу же возненавидел школу. Мне было тяжело жить вдали от матери. Один из старшеклассников пожалел меня и стал писать письма моей матери. Но мама не разрешала мне приезжать домой. Теперь я знаю, что должен ее за это благодарить. Я все понял десять лет назад. Директор школы вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что отец умер и что его фамилия была не Кингстон, а Лэйндж. Его жена Симона не собиралась платить за мою учебу.
— Ну и что. Многие пережили такое же потрясение, а потом добились очень многого в жизни. Взять хотя бы моего отца. Он очень страдал от пренебрежительного отношения некоторых снобов.
Пирс отпустил ее, и взгляд его темно-синих глаз стал таким же непроницаемым, как в день их первой встречи. Руки Джорджи стали липкими от пота. Пирс отвел взгляд в сторону.
— Я еще не все тебе рассказал, — его голос был каким то зловещим. — Мне очень хотелось скрыть от тебя самое главное. По сравнению с этим вся твоя ложь покажется невинной детской шалостью. Дай мне закончить свой рассказ. Когда я вернулся домой, то узнал, что моя мать, которую все считали утонченной и элегантной леди, живет в борделе. Она была там уже несколько лет, с тех пор, как Симона Лэйндж узнала о ее существовании и о ее связи с Лэйнджем, моим отцом… Голос Пирса вдруг оборвался, и наступило тягостное молчание.
Значит, его мать была проституткой. Как же ему тяжело говорить об этом.
— Любимый, тебе столько пришлось пережить. — Она взяла Пирса за руку.
Он отпрянул в сторону.
— Я не обвиняю свою мать. При существующих на Юге кастовых предрассудках у нее просто не было выбора. Либо пойти в публичный дом, либо умереть с голода. Хотя она и не была больше рабыней, но молодой женщине, в жилах которой текла хоть капля негритянской крови, не было места в приличном обществе.
— Ты что-то сказал про негритянскую кровь. — Джорджи почувствовала, что от этих слов у нее кровь застыла в жилах. Должно быть, она не могла скрыть своего потрясения и была рада, что Пирс отвернулся и не смотрит на нее.
Он тупо уставился на стену, как будто ждал, что она сдвинется с места.
— Жена моего отца постаралась на славу и все узнали, что в моих жилах тоже течет негритянская кровь, пусть даже самая малая доля. Никого не интересовало мое прекрасное образование и безупречные манеры, всем было наплевать, что я учился с юношами из лучших семей из восточных штатов. Я стал пэрией. Мне пришлось зарабатывать на жизнь игрой в карты в том же борделе, где была моя мать.
Пирс громко усмехнулся. В нем не осталось и следа от былой веселости.
— Вот так все рушится в одночасье.
Наконец, он посмотрел на Джорджи, а она изо всех сил старалась скрыть свое потрясение.
— Я хотел забрать свою мать из публичного дома, позаботиться о ней. Но она наотрез отказалась. Она сказала, что больше это не имеет никакого значения… Никакого значения.
Пирс замолчал. Его лицо было искажено горем и стало пепельно-серым. У Джорджи сердце разрывалось от жалости. Ей так хотелось утешить любимого, чтобы он навсегда забыл о выпавших на его долю страданиях.
Пирс вздохнул и снова отвел взгляд.
— Когда у меня не стало сил смотреть на унижения матери, я уехал и стал зарабатывать игрой в карты на пароходах. Поначалу все шло хорошо. Люди, с которыми мне приходилось встречаться, не смотрели на меня, как будто я дерьмо у них под ногами. Но шпионы Симоны Лэйндж выследили меня и постарались, чтобы всем стало известно о моем происхождении. В общем сделали все, чтобы я вдруг не зарвался и не забыл свое место. Если какая-нибудь девушка из хорошей семьи начинала проявлять ко мне интерес, ей сразу же запрещали смотреть в мою сторону. Я уехал далеко на север, но все было бесполезно. Ее агенты находили меня везде и старались уберечь «невинные души» от моего тлетворного влияния. Еще вчера я ощущал себя нормальным человеком. А теперь меня втоптали в грязь… Меня можно стряхнуть, как пыль с ботинок. Но несмотря на происки Симоны Лэйндж, несколько деловых людей решили, что я надежный партнер. Они рискнули и позволили мне вступить в дело. Видишь ли, я до мелочей изучил все тонкости бизнеса в восточных штатах, когда жил в Филадельфии. Мои знания оказались очень ценными. Когда я скопил достаточно денег, чтобы скрыться от мстительных и злобных происков Симоны Лэйндж, я поклялся никогда не возвращаться на Юг.
Наконец он повернулся к Джорджи. Горькие морщины, исказившие его красивое лицо, понемногу разгладились.
— А теперь, когда на карту поставлено будущее моего ребенка, ничто не сможет изменить моего решения. Единственное, о чем я жалею, что не сумел уговорить мать уехать со мной. — Пирс тяжело вздохнул. — Ну вот, теперь ты все знаешь. Когда родится ребенок, можешь возвращаться в Луизиану и жить, как захочешь. Я не стану тебя задерживать. Но я не позволю тебе забрать ребенка. Никогда не допущу, чтобы он стал жертвой жестоких предрассудков.
Итак, Джорджи стала женой сына рабыни, получившей вольную. Человека, в жилах которого текла негритянская кровь. Джорджи хорошо знала, что как истинная дочь Юга, она должна прийти в ужас. Но разве Пирс чем-то отличался от мужчины, который целовал ее пять минут назад? Он был все тем же Пирсом, в которого она влюбилась с первого взгляда, тем же ослепительным широкоплечим красавцем, при виде которого ее бедное сердце готово было выскочить из груди. Ее по-прежнему влекла бесшабашная дерзость Пирса и его несносный упрямый нрав. А при воспоминании о проведенных вместе ночах любви остатки благоразумия разбивались вдребезги.
Должно быть, такие же чувства испытывала ее мать, девушка из почтенной пресвитерианской семьи и непоколебимыми устоями, когда она сбежала из дома с французом-католиком, не имевшим ни кола, ни двора, с бродягой, чья жизнь проходила на пароходах. Дедушка Уинстон так никогда ее и не простил, не смирился с ее замужеством и не признал мужа-язычника, на которого он до конца своих дней смотрел, как на грязь под ногами у добропорядочных людей. Но разве мама любила отца меньше только потому, что он был французом и католиком, а не шотландцем-протестантом? Мама не могла любить его сильнее, даже несмотря на все его грехи. А отец… он просто боготворил маму, хотя иногда она бывала резкой и прямолинейной. Их любовь продолжалась до самой смерти мамы, в их жизни не было места для взаимных упреков и сожалений.
