Джессика Трапп - Грешные удовольствия
Когда начало светать, Бог, видимо, услышал их молитвы — пошел весенний моросящий дождик.
Дождь! Благословенный дождь!
А утром небеса разверзлись, начался настоящий ливень, и пожар, наконец, был потушен.
В воздухе стоял смрад опустошения. На сырой земле валялись черные головешки. От башни остались лишь почерневшие каменные стены.
Тяжело дыша, Бренна села на землю, обхватила поднятые к груди колени и положила на них голову. Дождь поливал ее лицо и голову, стекал по плечам и спине, но она не обращала на это внимания. Спину ломило, руки и ноги онемели, насквозь мокрая юбка прилипла к ногам.
Странная, пугающая тишина опустилась на пепелище.
Больше ничего нет.
Все ее картины уничтожены. Все, чем она владела, было в этой башне. Ее кисти. Ее картины и рисунки. Ее краски. Пропало и золото, которое она с трудом скопила для своей поездки в Италию. Понадобятся годы, чтобы восполнить эту ужасную потерю. Некоторые вещи вообще нельзя восстановить. Например, огромное полотно с изображением Иисуса и два других — «Всемирный потоп и Ноев ковчег» и «Архангел Гавриил, сражающийся с Люцифером».
Остались только те две картины, которые Джеймс отнес в собор.
Тошнота подступила к горлу, и она еще крепче сжала колени, словно этим могла выдавить боль из своего сердца. Слезы текли по ее щекам, смешиваясь с холодным дождем.
— Здесь женщина! Господин Монтгомери, идите сюда! — закричал один из слуг.
И Джеймс поспешил к выгоревшему входу в башню. Мокрая рубашка свисала клочьями с его мускулистых плеч. Даже в этом виде он был прекрасен, но и он не мог спасти ее от охватившего ее отчаяния. Она была благодарна мужу за то, что он практически спас две ее картины. По крайней мере, по ним можно будет судить, что она действительно художник.
Какой-то человек, полностью скрытый плащом, сел рядом с ней на землю. Край его плаща оказался в грязи. Он повернул к ней голову, дав возможность заглянуть под капюшон. Она увидела густые темные волосы, карие глаза, упрямый подбородок.
Натан! Ее брат.
У нее перехватило дыхание. Она не видела его два года, и сердце подскочило от радости.
— Молчи, — предупредил он ее, — Монтгомери не должен застать меня здесь.
Он улыбнулся и, опустив голову, закрыл лицо капюшоном. С бьющимся сердцем Бренна смотрела на почерневшие от копоти стены.
Натан сжал ее руку и начал подниматься.
— Идем. Нам надо идти.
До нее вдруг дошло. Она чуть было не задохнулась от ярости.
— Ты поджег башню! — слезы градом текли по её лицу.
— Это надо было сделать.
— Адель сказала, что ты будешь здесь через две недели. Я могла хотя бы забрать свои картины и вещи, — она была готова наброситься на него.
Он поднял ее на ноги.
— Уже не было времени. И сейчас нет. Пойдем.
Ее ноги дрожали от усталости.
— Надень это, — он достал из-под своего плаща еще один и накинул ей на плечи. — Нам надо спешить.
— Леди Бренна погибла в башне! — крикнул какой-то слуга.
Бренна похолодела и отшатнулась от брата. Башня сгорела, и в ней погибла женщина.
— Ты кого-то убил! — обвинила она брата.
— Нет, сестра. Нет, но это свежеевыкопанный труп, изуродованный огнем до неузнаваемости. Поторопись. Нельзя, чтобы Монтгомери обнаружил правду.
Натан обнял ее за плечи и потащил через двор. Никто не обратил на них внимание. Многие горожане, прибежавшие на помощь, смешались с толпой грязных усталых слуг. Кое-кто из них пошел к башне взглянуть на обгоревший труп, но многие поплелись домой. Слуги, измученные страшной ночью, не обратили внимания на двух людей в плащах, покидавших пожарище.
Бренне казалось, что ее сердце обливается кровью с каждым шагом, с которым она удаляется от замка. Ей хотелось кричать, протестовать, но Натан, очевидно, это понял и зажал ей рот ладонью.
— Здесь у тебя ничего не осталось, кроме сердечной боли, Бренна.
Сердечная боль? Да, сердечная боль от потери картин.
— Если он нас поймает, нас обоих бросят в тюрьму, — говорил Натан, подталкивая Бренну на дорогу. — Отец хотел напасть на замок, но таким путем я могу спасти вас троих и не причинить слишком большого ущерба замку. Сгорела всего одна башня.
Всего одна башня.
Ее башня.
Бренна шла, спотыкаясь, рядом с братом. Но ее сердце протестовало. Она хотела остаться здесь со своим мужем, с человеком, который заставил старых, косных церковнослужителей повесить ее картины, а не с братом, который сжег их, будто они были каким-то мусором.
— Мои карти…
— Глупая девчонка! — сказал он, продолжая подталкивать ее впереди себя. — На кону жизни и замки, а ты о картинах. У нас нет времени оплакивать холсты!
Он, конечно, был прав. Но сознание его правоты не останавливало боль в сердце и не уменьшало пустоту в душе.
— А где Адель и Гвинет?
— Они ждут нас на корабле. Сегодня вечером мы отплываем в Италию.
Бренна вдруг поняла, что она больше никогда не увидит своего мужа. Никогда не почувствует его губы на своих губах, его руки на своем теле…
Она резко остановилась.
— Я не могу. Иди без меня.
Он обхватил ее за талию и потащил за собой.
— Адель предупредила меня, что ты будешь сопротивляться, что Джеймс Монтгомери дьявол и околдовал тебя.
— Никакой он не дьявол… — она вздрогнула. А может, все-таки дьявол? Ведь он и вправду ее околдовал. Даже сейчас ей хотелось, чтобы он обнял ее, потому что она знала, что он может успокоить ее. — Я никуда не поеду, — твердо заявила она.
Натан зарычал и стал толкать ее вперед.
— Учти, сестра, Гвинет передала твои миниатюры «Любовницы короля» людям короля, и они знают, что ты их автор. Если ты думаешь, что можешь втайне писать свои мерзкие картины, знай, что твой секрет раскрыт.
— Нет!
— Какими бы ни были ваши отношения с Монтгомери, он теперь не захочет, чтобы ты вернулась, и ты проведешь остаток своих дней в монастыре, где будешь раскаиваться в своих делах и замаливать свои грехи.
Она дернулась, будто ее ударили. Но он продолжал тащить ее. Ноги в туфлях скользили по мощеной дороге, а прилипшая к ногам мокрая юбка мешала ей идти.
— Как ты мог?
— Это для твоего же блага. Давай поторопимся, пока они не поймали нас прежде, чем мы доберемся до порта.
Ей хотелось кричать. Просто выть. Но это ей не поможет, если Монтгомери узнает про миниатюры.
Все пропало.
У нее было ощущение, что она увязла в болоте и с каждым шагом все глубже погружается в грязную жижу. Если она останется и признается, что она все еще жива, ее сожгут на костре. А если уедет? Как она сможет жить в одиночестве, без рук Монтгомери, обнимающих ее всю ночь?
