Эрин Найтли - Знакомый незнакомец

— Я знаю… что во всем виноват.

Он устало провел рукой по глазам.

— Во всем. Не стоило приезжать, но я обещал, что все объясню, и хочу сдержать слово. И еще я хотел попрощаться.

Эви вспыхнула. Так он пришел попрощаться? Успокоить совесть, прежде чем уехать навсегда? Что же, ему не повезло!

— Тебе нужно было просто уехать. Как я могла верить тебе, Бенедикт или Хастингс… или как там еще ты себя теперь называешь, черт возьми!

— Да, Эви, я знаю, что лгал тебе…

— Я тоже знаю. Просто не понимала, что ты нагромоздил горы лжи.

Он устремил на нее мрачный взгляд, и Эви попыталась проигнорировать искренность в его взгляде.

— Не могу сказать тебе, как я сожалею о том, что говорил неправду тебе и твоим родным. Невозможно выразить всю степень моего сожаления. Прости меня, Эви.

Она начала смягчаться, и это вдруг ее взбесило.

— Извинения моего плеча не вылечат. Как не сотрут страха и тревоги, которые испытали сегодня мои родители. Ты попал в беду и прибежал к нам, чтобы спрятаться, как ребенок за материнскими юбками. Будь у тебя хоть немного благородства, ты сам решал бы свои трудности, не нес бы их к нашему порогу. Ты — трус, лгун и настоящий мошенник.

Лицо Бенедикта сильно побледнело, и, несмотря на гнев, она почувствовала, что только что вонзила кинжал в его сердце. Она сунула трясущиеся руки под одеяло.

— Все не так просто. Я пришел объяснить, почему я здесь, — пробормотал Бенедикт, мгновенно замкнувшись.

— О, нет нужды. Брат все объяснил.

— Все? — недоверчиво переспросил он. Неужели Ричард выдал его секреты?

— Ты знаешь о моем брате?

— Да-да, — отмахнулась она. — Твой брат, Франция, затаивший месть контрабандист. Уверяю, он все объяснил.

Что-то в выражении его лица изменилось, словно задули невидимую свечу. Черты лица прямо у нее на глазах стали жестче, суровее. Она опустила глаза, сосредоточившись на чертовой повязке. Ей не следовало испытывать угрызения совести. Это ее обидели и обманули.

— Понимаю.

Бенедикт встал.

— Если бы мне пришлось все начать сначала, я бы поступил точно так, как рекомендовала ты. Но я сделал свой выбор и должен жить с последствиями.

— Очевидно, и я тоже, — пробормотала она. Боль в его глазах была невыносимой, но Эви просто не могла отделаться от чувства, что ее предали. — Господи, Бенедикт, ты однажды уже разбил мое сердце. Зачем делать это во второй раз?

— Я никогда не хотел ранить тебя, — свирепо и тихо прошипел он. — Но тогда я был молод и глуп. А сейчас… просто подонок.

Она не собиралась возражать.

— Почему бы тебе попросту не уйти?

— Я уйду. Уже ушел. Очевидно, тебе это ни к чему, но мне нужно было извиниться. Хотя слишком поздно исцелять те раны, которые я нанес тебе и твоим родственником, но я сделаю все, что могу, чтобы исправить содеянное, — заверил он и почти про себя добавил: — Каковы бы ни были последствия.

Он посмотрел ей в глаза, и она сжалась. Но Бенедикт опустил голову и тихо сказал:

— Больше я тебя не побеспокою. У меня одна просьба. Если ты сохранила мое последнее письмо, прочитай его еще раз. Мое сожаление очевидно. Но тебе придется читать между строк.

При мысли о том, что придется еще раз прочитать то жестокое письмо, Эви задохнулась, отвернула лицо и закрыла глаза, чтобы не видеть, как он уходит. Он медленно шагал к двери. Когда дверь щелкнула, Эви открыла глаза, глядя на то место, где он сидел. Внутри было пусто и холодно.

Почему Бенедикт сказал на прощание столь странные слова? Не важно. Теперь он ушел, и она больше не хочет о нем думать.

Перегнувшись, Эви задула свечу. Лежа в темноте, она пыталась не думать о его потрясенном лице, когда он услышал от нее слово «трус». Конечно, он виноват, но за ее гневом крылось и сочувствие. Даже к лучшему, что Бенедикт ушел. Больше ей никогда не придется беспокоиться об этом человеке.

Улегшись на жесткую, слегка пахнувшую плесенью кровать в почтовой гостинице, в часе езды от Хартфорд-Холла, Бенедикт задумчиво теребил кусок ткани. Изящно вышитая серебром монограмма сильно истрепалась с тех пор, как Ричард утром отдал свой платок Бенедикту, когда тот поцарапал щеку. Пятно крови теперь было неотличимо от множества других. Когда-то безупречно чистый платок сейчас походил на грязную тряпку.

Вполне естественное состояние.

Бенедикт приветствовал медленный ожог гнева, который просачивался в его кровь подобно яду. Платок был олицетворением его личной жизни, и, если не считать его самого, есть только один человек, которого нужно винить.

Генри.

Бенедикт никак не мог осознать всю степень предательства брата. Достаточно плохо уже то, что Генри стал одним из сообщников Рено. Но Бенедикт не представлял, что Генри пошлет убийцу за собственным братом, чтобы заставить того замолчать навеки.

Как мог Генри пасть так низко?

Невозможно поверить, что он дошел до такого! Когда Бенедикт сбежал из Фолкстона, то в жизни не подумал бы, что Генри наймет человека, чтобы загнать брата, как дикое животное.

Боже, как он был слеп!

Бенедикт со вздохом сунул платок в карман и растянулся на матраце, пытаясь поудобнее устроиться и заснуть. Обычно это удавалось не сразу, но он так устал, что больше беспокоился о том, сумеет ли проснуться вовремя.

Дом, где сейчас поселился его брат, находится всего в нескольких часах езды отсюда. Если Бенедикт поторопится, сможет быть там к рассвету Но ничего не выйдет. Он решил, что, отдохнув, лучше подготовится к встрече. Ему очень не хотелось останавливаться на ночь, но он нуждался во сне.

Отчаянно.

Его тело вопило, умоляя о передышке. И после ссоры с Эви душа тоже требовала отдыха. Хорошо бы лечь в горячую ванну, чтобы отмочить ноющие мышцы, но он удовольствовался сомнительным комфортом жесткой кровати.

Он расслабился, стараясь погрузиться в дремоту, но вместо этого стал гадать, что думает о нем Эви. Должно быть, проклинает тот день, когда увидела его.

Он подумал, что раз она знала о предательстве брата, то могла бы хоть постараться понять, почему Бенедикт скрывал правду. Но вместо этого… Эви рубила наотмашь. И в душе что-то умерло. Улетучилась всякая надежда на то, что между ними не будет ненависти и останется хотя бы нечто вроде понимания.

Взамен осталась непроглядная тьма.

А ведь он так хотел иметь все: правосудие, любовь, счастье, честь. Если бы это было возможно, Он бы бросился к ее ногам и умолял о милосердии и прощении.

Бенедикт застыл, и на грудь легла странная тяжесть. Любовь. Господи Боже, он влюблен в нее.

Бенедикт глубоко вздохнул. Внезапное озарение омыло его дождевой водой.