Андрей Шляхов - Петр Чайковский. Бумажная любовь
Баронесса успокоила его: «…открытие, которое Вы сделали, дорогой мой, для меня давно уже не новость: с первого приезда молодых ко мне в Cannes я уже заметила это, а летом, когда они жили у меня в Плещееве, для меня окончательно подтвердилось, что мой Коля совершенно под влиянием Анны и ее родителей. Я желала этого влияния и много раз выражала это Коле, когда он сделался женихом, и вот почему. Я видела, что у Коли нет сильного характера и что он способен поддаваться влияниям… и потому я искала для Коли хорошую жену и из хорошего семейства, для того чтобы оградить его от дурных влияний, а напротив, поставить под благотворное влияние людей, которые естественно и логично должны заботиться о всем хорошем для него. Следовательно, то, что Коля совершенно под влиянием своей жены и ее родителей, меня не должно огорчать, но мне желательно при этом, чтобы влияния эти были направлены на то, что благородно и полезно для Коли как в материальном, так и нравственном отношении».
Случилось то, чего и опасался в свое время Петр Ильич — если его отношения с Надеждой Филаретовной после свадьбы Коли и Анны остались прежними, то восторгов по поводу семейства Давыдовых она уже не выказывала.
За сто семьдесят тысяч рублей Коля, вопреки мнению матери, приобрел себе в Киевской губернии имение Копылово, управлять которым взялся его тесть — Лев Васильевич. Вскоре Надежда Филаретовна написала Чайковскому: «Я была бы ужасно рада, если бы Коля решился продать Копылов, потому что это совершенно брошенные деньги: ему, т. е. Коле, он не доставляет ни занятия, ни удовольствия, ни доходов, потому что в доходы я не верю, а расчеты с родственниками вести очень трудно, потому что хотя Лев Васильевич гарантирует Коле десять тысяч рублей дохода, но ведь если имение не даст их. то ведь Коля не будет же требовать их от своего тестя».
Ладно, бог с ними. Сестра рада без памяти удачному замужеству Анны, это ей награда за все мучения с Татьяной. Молодожены тоже выглядят счастливыми, а Надежда Филаретовна сама страстно желала этого брака. Можно считать, что все хорошо.
Однако же — сорок пять лет! Три раза по пятнадцать, а когда-то в пятнадцать лет они с Лелей считали себя такими взрослыми. Что же сказать сейчас?
От Апухтина давно не было весточки, все, небось, продолжает наслаждаться жизнью, баловень наш. Прямо мотылек какой-то — все порхает, порхает, порхает… Но — человек симпатичный, и стихи у него великолепные. Чего только стоит вот ЭТО:
Не там отрадно счастье веет,Где шум и царство суеты:Там сердце скоро холодеетИ блекнут яркие мечты.Но вечер тихий, образ нежныйИ речи долгие в тишиО всем, что будит ум мятежныйИ струны спящие души.О, вот они, минуты счастья,Когда, как зорька в небесах,Блеснет внезапно луч участьяВ чужих внимательных очах…[18]
А сорок пять, если вдуматься, не возраст. Отец, Илья Петрович, почти вдвое против этого прожил.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ «МЕЧТЫ СБЫЛИСЬ, А РАДОСТИ НЕ СТАЛО»
Кто мог желать ему славы больше, чем она?
Разве что только он сам, да и то навряд ли.
Она так ждала, так истово делала все, что могла сделать, так радовалась каждой хорошей вести…
Почему же сейчас ей грустно? Домашние считают, что она переутомилась, что она истязает себя делами, но это не так.
Стоит ей провести в кабинете больше часу, как на пороге возникает Юлия и смотрит на нее с немым укором.
— Юлия Карловна, вам больше нечем заняться? — ледяным тоном спрашивает она.
Юлия ненадолго уходит.
Да, дела идут плохо. Оказывается, нажить капитал не так сложно, как сохранять и приумножать его. Или, несмотря на всю свою мягкость и даже нерешительность, Карлуша был финансовым гением? Может быть.
Дети не радуют ее, как возможные наследники. Дочери ничего не смыслят в делах и очень довольны этим, Володя слишком добр и доверчив, Коля склонен к опрометчивым поступкам, Саша тугодум, Макс еще совсем ребенок…
Продолжателем семейного дела она видела Колю, но Коля постепенно начал ее разочаровывать… И женитьба его, с которой она связывала столько надежд, не оправдала себя в ее глазах. Надо признать, что в письмах Петра Ильича семейство его сестры выглядело гораздо привлекательнее, нежели на самом деле.
Но это же Петр Ильич! Он так добр, так доверчив и весь поглощен творчеством! Ему ли обращать внимание на скучные мелочи. Он любит всех, так уж он устроен.
Сколько же в нем доброты!
Сколько же в нем света, тепла!
Ей ли не знать его? Порой ей кажется, что себя она знает хуже…
Она очень боялась, что, став знаменитым, востребованным, осыпанным благами, он откажется от ее помощи. Это было бы ужасно — она не могла просто переписываться с ним, не принимая никакого участия в его жизни. Раз уж судьба распорядилась так, что им не суждено быть вместе, так пусть уж оставит ей право, нет, не право — привилегию вносить свою лепту в его творчество, приумножать его славу.
Он все понимает и поэтому продолжает позволять ей посылать ему деньги. Он не может лишить ее такой радости.
Верная своей привычке записывать все расходы без исключения, она неукоснительно фиксировала на бумаге и суммы, потраченные на него. Недавно ей вздумалось подвести итог этих священных для нее трат, и что же? Оказалось, что браиловский управляющий Тарасевич за недолгую службу свою лишил ее как минимум втрое большей суммы! Каково? Нет, лучше пусть все ее средства послужат музыке, чем будут прокучены в каких-нибудь грязных притонах.
Она была убеждена, что все краденое непременно спускается в притонах. Проигрывается в карты, тратится на непотребных женщин, сгорает на рулетке.
Она не упускала ни единого шанса помочь ему, она радовалась за него и…
И дико, до скрежета зубовного, ревновала его к славе.
Баронесса фон Мекк была натурой увлекающейся, восторженной, чувствительной, но дурой она не была. Прекрасно отдавала себе отчет в том, что в жизни ее единственного друга она играла все меньшую и меньшую роль.
Ее вытесняла слава.
Она гордилась собой — ведь она столько сделала для этого, но постоянно вспоминала то славное время, когда он полностью зависел от нее. Вернее — когда она значила для него гораздо больше, чем сейчас.
Весы судьбы в очередной раз пришли в действие и перевернули все вверх тормашками. Когда-то одна из самых богатых женщин страны (представительницы царствующей фамилии, разумеется, в расчет не брались) стала другом бедному, не очень-то молодому, но подающему большие надежды композитору.
