Эльза Вернер - Два мира
— Что с ним? — надувшись, спросил Герман.
— Он ласселдился на тетю Алису, — таинственно прошептал Адди.
— Что же она ему сделала?
— Я не знаю. Но когда она сходила с лосади, он сделал такие стласные глаза.
— Адди, ты дурак, — коротко и ясно возразил старший брат.
Младший не мог стерпеть этого и дал Герману сильного тумака, тот не замедлил ответить, и завязалась потасовка.
Глава 21
Вся жизнь на ферме вращалась вокруг Алисы. Она хотела вести здесь «совершенно простой» образ жизни, и ей он действительно казался простым и непритязательным. Но она привыкла, чтобы все окружающие были постоянно к ее услугам, и не замечала, какого труда это всем стоило. Теперь жили иначе, ели в неустановленное время и совсем по-другому распределяли свой день, считаясь с прихотями важной гостьи. В доме ощущался недостаток веселой непринужденности, царившей здесь со дня приезда Зигварта.
Гунтрам и Герман только что вышли из дома. На Зигварте был охотничий костюм, а за плечами — ружье.
— Извинись за меня перед женой, если я не вернусь вовремя, — сказал он. — Мне хотелось бы сегодня вволю поохотиться в ваших лесах.
— Почему же ты чаще не ходишь на охоту? — спросил Адальберт. — Алиса и Залек охотятся ежедневно. Почему ты ездишь с ними только тогда, когда еду я?
— Потому что мне не доставляет ни малейшего удовольствия разъезжать по лесам с графиней и ее кавалером, берейтором и всей остальной свитой. Мне хочется быть наедине с моим ружьем, охотиться, где мне вздумается, и брести куда глаза глядят. Я хочу заниматься охотой, а не флиртом, как господин Залек.
— Послушай, Герман, между тобой и Дитрихом установились весьма нежелательные отношения. Разговаривая, вы постоянно говорите друг другу колкости, и вечно приходится опасаться, чтобы вы не бросились друг на друга как два боевых петуха.
— С моей стороны тебе нечего бояться. Я умею чтить гостеприимство, но не жди от меня особого почтения к этому барону-авантюристу.
— Сама судьба толкнула его на эту жизнь. Из меня, пожалуй, вышло бы то же самое, если бы ты тогда не помог мне. Но у меня была работа и моя Траудль, две могучие опоры. Дитрих одинок, лишен родины, ожесточен и бесприютно скитается по чужбине.
— А почему он поехал на чужбину? Потому что жил расточительно и наделал кучу долгов. Нет, Адальберт, с тобой все было по-другому. Ты думал, что твой отец очень богат, когда же выяснилось настоящее положение дел, ты так серьезно отнесся к этому, что тебя пришлось насильно спасать. На новый путь ты вступил твердо и сам устроил свою жизнь, как настоящий мужчина. Залек, вероятно, никогда не помышлял о револьвере. Теперь он охотится за миллионами, это, конечно, намного приятнее и выгоднее, чем трудиться. Очень возможно, что на этом поприще он сделает более блестящую карьеру, чем та, которую мог бы когда-либо сделать на родине. Итак, до свидания, и не ждите меня к обеду.
Зигварт направился к лесу, а Гунтрам вернулся домой, досадуя на явную несправедливость своего друга, хотя и вынужден был сознаться, что его антипатия не безосновательна и что Залек иногда вел себя с ним крайне вызывающе.
Зигварт пошел по проезжей дороге в Берклей, так как идти прямиком через лесную чащу, окружавшую ферму, было трудно.
День только еще начинался. В девственном лесу стояла глубокая прохлада, но даже и в самый полдень солнечные лучи редко проникали сквозь густые ветки гигантских деревьев, переплетавшихся наверху непроницаемым лиственным сводом. Могучие стволы деревьев были опутаны вьющимися растениями, густой кустарник, скрывая даль, пестрел массой ярких и причудливых цветов. Но в этом лесном уединении кипела жизнь: маленькие лесные зверьки перебегали дорогу или прыгали с ветки на ветку. Вспугнутые шумом человеческих шагов птицы с криком взлетали на деревья, блестя своим ярким оперением, вдалеке слышался порой рев зверя, прячущегося в недоступную чащу.
В этих лесах охота была легким, хотя не всегда безопасным делом, но Зигварт, по-видимому, не думал в эту минуту об охоте. Медленно шел он, погруженный в глубокое раздумье, и остановился, дойдя до поворота на узкую, проложенную среди кустарника, тропинку. Она вела к порубкам, где было несколько очень удобных для охотника засад. Через четверть часа он уже собирался выбрать себе подходящее место, как вдруг замедлил шаги и сделал движение, собираясь повернуть назад. Но было уже поздно. Дама, сидевшая под высоким кустом, услышала его шаги и обернулась. Он вынужден был подойти к ней.
— Простите, графиня! Я, кажется, помешал вам охотиться.
— Я не охочусь, я гуляю, — возразила Алиса. — Мне захотелось насладиться лесной тишиной. Наконец и вы надумали познакомиться с нашей местностью. Какое же впечатление она на вас производит?
— Безусловно, величественное. Все, что здесь видишь и переживаешь, колоссально, как в глуши, так и в городах.
— Да, здесь не то, что в мирных равенсбергских лесах, где каждое дерево помечено лесничим, где так оберегают всякое удобное для охоты место. Здесь и охота, и охотник вполне свободны. Если у него хорошее ружье и верная рука, то он всегда найдет добычу.
— В этих лесах действительно большое количество дичи, — согласился Зигварт. — Если бы только сами леса не были так мертвы.
— Да ведь тут кипит самая разнообразная жизнь!
— Но она все-таки остается немой. Эти отрывочные звуки лесной глуши ничего не говорят. Были ли вы когда-нибудь весной в равенсбергских лесах? Там вы слышите, как звенит и поет каждая ветка, и все сливается в один торжественный и радостный майский хор, просыпающийся с утренней зарей и прекращающийся с заходом солнца. А летом, когда смолкают брачные гимны птиц, начинается тихое щебетание на каждом дереве, в каждом кусте, в полях звенят жаворонки, а в душный и тихий полдень, когда все отдыхает, по всему лесу слышится жужжание и тихий шелест. Все маленькие крылатые существа, томящиеся в солнечных лучах, имеют свою собственную мелодию, свой тон. Это и есть душа леса, говорящая с нами, здесь же она нема. Мой глаз наслаждается окружающей меня красотой, но душа молчит, я не могу говорить с этой природой, да и она не ответила бы мне.
Это опять был душевный порыв, охвативший Германа помимо его воли. Всю эту неделю, проведенную ими обоими под общей крышей, Зигварт был холодным и спокойно-вежливым. Бывший жизнелюб стал, по-видимому, таким же сдержанным и корректным человеком, как и все остальные. И вдруг в минуту самозабвения в нем с быстротой молнии снова проснулась его прежняя страстная натура.
Взгляд, которым молодая женщина посмотрела в лицо Зигварту, принял странное выражение, когда она возразила:
