Елена Арсеньева - Соблазны французского двора
– Помогите мне, – шепнула она, но тут же вспомнила, что находится во французском лесу, и повторила, на всякий случай, по-французски: – Aidez moi!..
Ей было уже не так холодно лежать на мягкой подстилке из опавших листьев; и хотя капли дождя все еще барабанили вокруг, Мария поняла, что ливень кончился. Какие-то бледные тени мелькали неподалеку, и она долго, пристально всматривалась в эти призрачные силуэты, пока не догадалась, что это лунные лучи проникли в лес: на небе, таком чистом и ясном, словно бы и в помине на нем не было никаких туч, сияла полная луна.
На душе сделалось полегче: она была не одна. Луна со своей высоты все видит, она не отвернется от Марии до самого последнего мгновения. Та же луна светит и над Россией, и, может быть, когда-нибудь ее бледный луч проникнет в спальню Любавина, коснется спокойного лица княгини Елизаветы, навеет ей вещий сон о непутевой дочери, которая опередила ее на пути в вечность…
Думать об этом даже сейчас было невыносимо. Поэтому Мария прогнала мысли о горьких слезах матушки и вообразила себе увитый белыми розами дом на улице Старых Августинцев, спальню на втором этаже, где она никогда не была, – где никогда не побывает уже! Ох, если бы господь даровал ей хотя бы еще несколько часов жизни! Если бы добраться до дома, увидеть мужа, швырнуть ему в лицо правду о его «невинной Николь», – а там, с улыбкою последнею торжества, и умереть не страшно будет!
Да нет, едва ли, едва ли… Она чувствовала, что жизнь медленно, по капле, истекает из нее.
– Ангел мой, сохранитель мой! – забормотала Мария непослушными губами. – Не оставь меня, не отступи от меня за невоздержание мое. Хранитель и покровитель окаянной моей души и тела, все мне прости, что согрешила, молись за меня господу, да утвердит меня…
Она осеклась. Почудилось или впрямь кто-то ломился сквозь чащу, приближаясь к ней?
Зверь? Или призываемый ею ангел? Нет, он же бестелесный, где ему столько шума произвесть!
– Помогите! – закричала Мария.
Нет, это ей лишь кажется, что закричала, на самом же деле исторгнутый ею шепот был не громче шелеста листвы.
– Мария! Где вы? Отзовитесь! – послышался голос, и она оцепенела: ей чудится, чудится, не может быть! Откуда ему взяться здесь?!
– Мария! Где… ах, вот вы где! – раздраженно выкрикнул Корф, выныривая из-под низко нависших ветвей и обрушивая на себя и на Машу водопад брызг с потревоженной листвы. – Что же вы молчите? Я так ночь напролет мог бродить по лесу!
Он близко склонился к беспомощно простертой Марии, и она увидела, как судорога прошла по его лицу.
– О Господи… – прошептал он хрипло. – Что же вы… – Он не договорил, рывком подхватил Машу на руки и ринулся к дороге, где стояла небольшая легкая карета.
– Гони! – крикнул барон, вскакивая в освещенную двумя фонарями, пахнущую духами, теплую коробочку, швыряя Марию на сиденье и принимаясь сдирать с нее мокрую, грязную одежду с проворством, выдававшим его опытность по части раздевания женщин.
Странно – именно эта мысль вырвала Марию из того оцепенелого изумления, в котором она пребывала, и дала ей силы спросить:
– Как же вы нашли меня? Случайно? Это похоже на чудо!
– Похоже, – согласился Корф, плотно укутывая ее в свой плащ, такой сухой и теплый, что Мария едва не заплакала от блаженства. – Шел-шел человек по лесу Фонтенбло, глядь – а под деревом лежит его жена. Такие чудеса случаются только в романах, да и то в плохих.
– Каким же образом? – пробормотала Маша. – Неужто Данила и Глашенька…
– О нет! – усмехнулся Корф. – Этих двух дураков можно было огнем пытать, но и тогда они упорствовали бы в своем молчании, желая лучше сгубить вашу жизнь, чем запачкать честь! – И он с брезгливой миною выбросил в окошко грязный ком, бывший некогда платьем Марии.
– Ради бога! – простонала она.
– Что, любопытство сильнее страха смерти? – снова усмехнулся Корф. – Ну ладно, открою эту страшную тайну, а заодно предупреждаю на будущее: если что-то желаете сохранить в секрете, никогда не обсуждайте это возле камина в библиотеке!
– В библиотеке? – озадаченно переспросила Мария.
– Вот именно! Там есть такое особое устройство – что-то вроде слуховой трубы, и ее отводок ведет прямо ко мне в кабинет.
– Вы… слышали? Но ведь вас эти дни не было дома?!
– Не было. Зато Николь была. Она убирала в моем кабинете… очень кстати… и вмиг сообразила, что дуреха Глашенька действовала по вашему наущению, и кинулась ко мне, едва я воротился. Можете считать, что вы ей обязаны жизнью!
– Я?! Николь?! – Мария чуть не задохнулась от ярости, и Корф успокаивающе похлопал ее по плечу:
– Ну-ну, тише, сударыня. Это шутка. Истинные мотивы доноса Николь были не столь благородными, как вы сами понимаете. Она с огромным злорадством сообщила, что моя жена, которой я позволил разговаривать со своей любовницей столь пренебрежительно, опять беременна неизвестно от кого.
– Что?! – вскричала Мария. – Да ваша Николь… Да знаете ли вы…
– Знаю! – выкрикнул Корф, наклоняясь к ней, и его холодная, недобрая улыбка заставила ее затрепетать. – Я знаю одно, сударыня: как с вами ни встретишься, вы непременно беременны!
Он наконец-то сорвал свою маску вежливого безразличия и смотрел на Марию с откровенной ненавистью:
– Что, не существует на свете мужчины, которому вы можете отказать? Ради мимолетного удовольствия в настоящем готовы пожертвовать будущим? Поистине, единственное, что пошло бы вам на пользу, это carcere duro![63]
– Почему вы обвиняете, даже не выслушав?! – воскликнула Мария, заливаясь слезами. – Если бы только знали, что мне пришлось испытать, вы бы…
– Ах, бросьте ваши иеремиады[64], – отмахнулся Корф. – Одно не пойму: почему говорят, будто мы, мужчины, сами делаем женщин такими, какие они есть? Ведь я-то к вам рук не прикладывал – за что же мне это наказание?
Он не прикладывал?!
Мария готова была убить его на месте. Да если бы он не трясся за свою драгоценную честь, разве оказались бы они, ненавидя друг друга, по-прежнему скованы цепями брака? Она ему безразлична, он не знает и не хочет о ней ничего знать, так как же он смеет бросать ей в лицо слова, похожие на презрительные плевки?
– Неужто эти же губы произносят молитвы? – с ненавистью выкрикнула Мария – и осеклась, увидев, как вдруг затуманилось печалью лицо Корфа.
– Они даже могли произносить слова любви к вам, мадам… да, могли! – хрипло проговорил он, отворачиваясь, и раскаяние ужалило Марию в самое сердце; она тихонько заплакала.
– Зачем же, зачем же тогда вы пустились искать меня, зачем не бросили там, в лесу? – еле выговорила она сквозь рыдания.
