Сюзанна Энок - Уроки плохих манер
— О, ради всего святого, Тесс. Ступай в дом. — Амелия крепко обняла кузину за плечи. — Ну же.
Ее родные обрадовались тому, что она решила пересмотреть свою точку зрения относительно правил благопристойного поведения. А подумать было о чем! Ведь целых тринадцать лет она вела себя безупречно. Нет, Тереза вовсе не собиралась попирать нормы приличия намеренно. Все дело в том, что она не хотела отказываться от отношений с Толли только потому, что тот мог стать предметом всеобщего обсуждения и, возможно даже, осуждения. Но может статься, она просто преувеличила степень опасности?
Тереза начала подниматься по ступеням. Для человека с раненой ногой Толли передвигался на удивление проворно.
— Толли? — позвала Тереза, заглянув в полуоткрытую дверь его спальни. — Я приехала не для того, чтобы играть в прятки.
— Я тоже не собираюсь, иначе вы снова от меня сбежите, — раздался мужской голос прямо за спиной Терезы.
Резко развернувшись, она постаралась не показать, что ее застигли врасплох.
— Я просто хотела извиниться за свое поведение вчера вечером.
— А… — Бартоломью зашел в спальню. — За свое пьянство или зато, что опрокинули меня на пол и пытались заставить подчиниться своей воле?
Тереза замолчала, ощутив, как запылали щеки. Воспоминания о поцелуях были слишком свежи в ее памяти.
— И за то и за другое.
— Заходите. — Бартоломью посмотрел на Терезу из дальнего конца комнаты. — Я не собираюсь орать на весь дом.
Тереза прикрыла за собой дверь и повернула ключ в замке. При этом ее руки слегка дрожали.
— Вы сказали мне кое-что вчера.
— Да? И что же?
Нет, Бартоломью не собирался облегчить ей задачу. И Тереза не могла винить его за это. В конце концов, ведь это она приехала к нему всего через день после того, как объявила, что не хочет больше продолжать с ним отношения.
— Вы сказали, что мы оба уже пережили самое худшее, что могло с нами случиться. — Тереза вскинула голову. — Из этого я сделала вывод, что кто-то рассказал вам о моих родителях.
Бартоломью кивнул:
— Я лишь пытался собрать части головоломки воедино.
Когда люди узнавали о смерти ее родителей, то обычно говорили, что им очень жаль, и Тереза никак не могла понять, почему они извиняются. Или же ей пытались сочувствовать, хотя и понятия не имели о том, что ей пришлось пережить.
— Так что — теперь вы решили головоломку? — спросила она.
— Вряд ли. Я не ожидал увидеть вас сегодня утром. — Отложив в сторону трость, Бартоломью ухватился за одну из опор, на которых держался полог, чтобы подойти к Терезе. — Если вы просто чувствуете необходимость повторить, что между нами все кончено, можно было и не приезжать.
— Как я уже сказала, ваш совет очень помог мне. Поэтому я здесь.
Бартоломью подошел еще на шаг ближе и при этом смотрел на Терезу так, что казалось, будто его глаза цвета виски видят ее насквозь. Она уже забыла, какой он высокий. Только вот возбуждения, прокатывающегося по ее телу горячей волной, когда Толли вот так на нее смотрел, она не могла забыть.
— Стало быть, мне можно опять начать ухлестывать за вами? Или вы возьмете инициативу на себя?
— Я позволю вам это, если вы ответите на один вопрос.
Бартоломью поднял свободную руку и погладил Терезу по щеке.
— И что же вы хотите узнать?
— Что все-таки случилось в Индии?
Рука Бартоломью безвольно упала.
— Тесс, вам это ни к чему.
Терезу охватила паника. Не успела она снова завоевать его доверие, как тут же опять потеряла.
— Я убила своих родителей из-за собственного эгоизма, — тихо произнесла она, и ее голос задрожал от волнения. — Вы знаете о моей трагедии. Будет честно, если я узнаю о вашей. Особенно если мне придется быть рядом с вами в то время, как вас назовут лжецом.
Еле слышно выругавшись, Толли похромал к окну. Он несколько мгновений стоял молча, а потом сжал пальцы в кулаки и ударил ими по подоконнику.
— Я ошибался.
— Относительно чего? — На ум Терезе пришло сразу несколько ответов, но еще о нескольких она даже думать не хотела.
— Относительно того, что мы одинаковые.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы закатили истерику, будучи ребенком. Мы все так поступали — визжали и лягались, когда не получали желаемого. И наши родители в детстве вели себя точно так же, а став взрослыми, научились уступать, когда им это выгодно.
Тереза сглотнула.
— Значит, вы думали об этом.
— Не скрою, что в последнее время ваша история не выходила у меня из головы.
— Но она не имеет отношения ни к вам, ни к Индии. Она ничего не значит. Я знаю, что произошло той ночью. Вы — нет.
— Ваш брат и Амелия захотели остаться на ночь в Рейнольдс-Хаусе, потому что дети Рейнольдсов были их ровесниками. А вы? Вы просто хотели поехать домой. Вы спали, когда экипаж перевернулся?
— Да, но я знаю, что произошло. И хватит об этом говорить.
— Если бы ваши родители задержались в Рейнольде-Хаусе еще хотя бы на пятнадцать минут, вы заснули бы независимо от того, послушали бы они вас или нет. Думаете, они этого не понимали?
— Но я требовала свою куклу! Я пригрозила, что пойду домой пешком, если они меня не отвезут!
Бартоломью покачал головой:
— Это не важно. Они сами хотели вернуться домой, а ваша истерика была всего лишь предлогом.
На ладонь Терезы упала слеза, и она отерла руку о подол платья. Ей хотелось крикнуть, что это она во всем виновата. Даже ее родные знали это. Она не раз слышала подобные аргументы от Амелии и бабушки Агнес, но никогда не принимала их в расчет. И вот теперь этот проклятый Толли Джеймс заставляет ее выслушивать свои домыслы, которые, оказывается, вовсе не лишены смысла.
— Это неправда, — хрипло произнесла Тереза. — Вы ведете себя уклончиво, пытаясь отвлечь меня от своей истории, переключив все внимание на рассказ о смерти моих родителей.
— Вовсе нет. — Бартоломью тяжело опустился в кресло, стоящее возле окна. — Чувство вины дает вам возможность сказать, что у нас есть нечто общее. Но это иллюзия. Я предпочел бы, чтобы вы покинули меня сейчас, а не позже. Ибо в том, что случилось в Индии, виноват только я.
Эти слова заставили Терезу промолчать, хотя она уже открыла рот, чтобы возразить.
— Думаете, что после вашего рассказа я решу, будто у нас совсем нет ничего общего?
Бартоломью избегал испытующего взгляда Терезы.
— Нет необходимости продолжать наказывать себя, Тереза.
— А как насчет вас?
— Меня недавно назвали лжецом и жалким трусом. Только я могу защитить доброе имя своих погибших товарищей. И я не намерен стоять в стороне, хотя все это будет более чем неприятно.
