Наталья Павлищева - Роксолана и Султан
Зейнаб помогла подобрать новых рабынь, двух евнухов, которые теперь неотступно сопровождали Роксолану повсюду, свирепо косясь на каждого, кто оказывался ближе пяти шагов, а по ночам по очереди стояли у ее дверей. Повара брать не стали, но все знали, что первыми еду пробуют евнухи.
– Ну, теперь ты не боишься?
– Честно?
– Да.
– Рядом с тобой я и без евнухов не боюсь.
– Не хочешь проведать свою Гюль в больнице?
– Она плюнет мне в лицо.
– Есть за что, хотя и тебе есть за что тоже.
Гюль действительно была в больнице, у нее никак не заживали пораненные руки. Увидев Роксолану, девушка горько разрыдалась:
– Простите меня, госпожа, я не со зла. Шайтан попутал.
– Как этого шайтана зовут, Махидевран или Гульфем?
– Нет.
– Ну, говори, иначе не поверю в твою искренность.
– Обещайте, что она не пострадает.
– Как это?
– Прошу вас, я уже приняла всю боль за нее.
– Обещаю.
– Дамла.
– Дамла?!
Это была наложница, которую Сулейман брал до самой Роксоланы, она ходила с большим уже животом и должна скоро родить.
– Но почему?!
– У Дамлы будет девочка, Зейнаб сказала, а у вас мальчик. Ваш ребенок – помеха ее малышке.
– Мой будущий ребенок никому не помеха, никому! Как он может кому-то помешать, если это будет пятый сын, перед ним четверо?
Ответила Зейнаб:
– Отец Повелителя был восьмым сыном, да и сам Повелитель далеко не первым. Эвел Аллах, в жизни все возможно. Каждый рожденный от султана мальчик может стать следующим султаном.
– Но мальчик, как он может помешать ее девочке?
– Дамла не очень поверила, что у нее будет девочка.
Роксолана вдруг сообразила:
– Гюль, почему ты сказала, что приняла боль за нее?!
Девушка потупилась, пряча глаза:
– Сказала и сказала… что теперь слова вспоминать.
– Это она насыпала?! Она?
– Вы обещали не наказывать…
– Я никому не скажу, но почему ты смолчала и принялась собирать стекло? Она заслужила наказание уже за это.
– Ее накажет Господь. Ты обещала, – напомнила Зейнаб.
– Гюль, прости меня. Зейнаб, ты можешь что-то сделать для ее рук?
– Я об этом и хотела просить. Позвольте мне забрать Гюль, чтобы полечить у себя.
– А у нас в комнатах нельзя?
У Роксоланы уже были большие покои – целых три крошечных комнатки, в одной спала она под приглядом служанок, во второй стояли два небольших дивана с подушками для гостей, хотя никто не заходил даже из любопытства, а в третьей, самой маленькой, со своими многочисленными баночками и туесками расположилась Зейнаб.
– Я об этом и говорю.
– Можно!
– А Фатиму вернуть не хочешь?
– Она на покой попросилась, устала, говорит.
– А от чего устала, не спросила?
– От чего?
– От твоего нрава устала, от твоих подозрений, недоверчивости. Фатима тебя, словно младенца из лона матери, приняла в гареме, учила-наставляла, а ты ее за то, что не бросилась против Махидевран, сразу и доверия лишила. И Гюль вон тоже. А не спросила, где они в это время были?
– Где?
– Меня спрашиваешь, и через полгода? Их хезнедар-уста к себе позвала, чтобы сказать, куда тебя переселить.
– Ой, как стыдно! Я не знала. Фатима не простит и не вернется.
– Уже простила. Позовешь – вернется. Учись доверять, Хуррем, гарем, конечно, место страшное, но не все в нем волчицы.
– Как различить?
– Сама будь открыта сердцем, и тебе поверят. Вспомни, когда ты на стене тенями от рук картинки показывала, когда смеялась от души, пела, стихи читала, и тебя все любили. А потом… зазналась?
– Да нет же! Когда меня Повелитель к себе стал звать, а Махидевран побила, мне весь гарем завидовал! Косились, шипели вслед.
– Завидовал. И шипели. Пусть шипят, а ты бы посмеялась или спела, нет лучшего средства против чужой зависти и злобы, чем смех. Ты же Хуррем, где твой смех? Не боишься, что и Повелителю надоешь со своей подозрительностью? Валиде обидела, ото всех евнухами отгородилась. Кто к тебе в гости ходит? Никто, сидишь одна со своими книгами и злишься.
Роксолана чуть поджала губы:
– Что же мне, не читать, если остальные не умеют?
– Читай, и стихи учи, и на кануне играть учись тоже. Только не для одного Повелителя, его часто не будет в Стамбуле, такова участь султана. Старайся для всего гарема, рассказывай, что сама знаешь.
Роксолана нахмурилась:
– У тебя все легко, а в действительности вон Дамла, которой я ничего дурного не сделала, моей смерти хотела. Трудно в гареме и опасно, песнями и смехом беду не отведешь, от дурного глаза не спрячешься.
– А ты попробуй. Вот если и тогда тебя будут обижать, будешь иметь право мстить и наказывать. А пока не имеешь. За подбитый Махидевран глаз все виноваты остались, а за Дамлу Гюль пострадала. Будь добрей, не забывай, что ты Хуррем.Фатима тоже вернулась к Роксолане, она разместилась в крохотной комнатенке вместе с Зейнаб, старухи вместе подолгу вспоминали прежние времена; послушать их – так казалось, что раньше все было лучше: и трава зеленей, и небо синей, и голуби ворковали нежней.
Иногда они спорили, расставляя баночки или флаконы на полках. Роксолана поняла, что спор идет о достоинствах того или иного средства и о том, куда его лучше поставить – повыше или пониже.
– Неужели это так важно?
– Вай! Госпожа, каждое снадобье должно стоять на своем месте, чтобы взять его можно было с закрытыми глазами.
– Это зачем?
– А вдруг светильник погаснет, как я тогда найду порошок от зубной боли?
Роксолана звонко смеялась:
– Зажжешь светильник или свечу и найдешь.
Две старухи сумели быстро залечить многочисленные порезы Гюль, и довольно скоро девушка снова принялась за работу.Хасеки
Жизнь словно наладилась. В гареме снова зазвучал смех Хуррем. Под присмотром Зейнаб и Фатимы она чувствовала себя в безопасности, расцвела, похорошела.
Будущее материнство красит всех женщин, но у многих отнимает внешнюю красоту. Кто-то расплывается, выпадают волосы и даже зубы, покрывается пятнами лицо… Ничего этого не было у Роксоланы: ни единый лишний волос не покинул ее голову, ни один зуб не почернел, ни одно пятнышко не испортило молочную белизну лица и шеи. И живот тоже был аккуратным.
От Повелителя пришли хорошие вести: Белград взят! И следом распоряжение – писем не писать, потому что султан возвращается.
Хафса поразилась:
– Без войска?
Такого не бывало, всегда город отдавался на разграбление, по крайней мере трехдневное, потом победитель медленно и торжественно шествовал домой, если, конечно, не собирался дальше.
Что такое произошло, что Сулейман торопился в Стамбул, оставив янычар грабить Белград и окрестности без своего ока?
Валиде обиженно поджала губы: неужели так торопится к своей Хуррем? Не похоже, чтобы он помнил об остальных.
