Наталья Павлищева - Роксолана и Султан
– Никого – значит никого!
Может, если бы не было этого нарушения, не испытала бы нового прилива злости. Гюль действительно была в комнате, не в спальне, а в первой.
– Ты стелила простыни сегодня?
– Да, госпожа.
Все, больше не нужно ничего объяснять. По тому, как служанка смутилась, как отвела глаза, Роксолана поняла, что стекло подсыпала она. Накатила какая-то холодная ярость, такого никогда раньше не испытывала. Роксолана была совершенно спокойна, спокойна, как змея перед броском.
– Иди за мной.
Гюль подчинилась.
– Возьми покрывало, проведи по нему рукой.
– Госпожа…
– Проведи, я сказала.
– Пощадите.
– Ты меня пощадила? Сейчас ты испытаешь то, что приготовила для меня. Только часть мучений, хотя… Ну-ка, пойдем.
Гюль поспешила следом. И снова дивились евнухи, но тот, у дверей покоев валиде-султан, заступить вход не рискнул, тем более в комнате бестолково суетились, пытаясь метелками удалить рассыпавшееся стекло и опасаясь, что хоть один осколок не заметят.
– Что еще, Хуррем? – устало поинтересовалась Хафса, увидев Роксолану.
– Я привела к вам ту, которая это сделала.
– Хорошо, я разберусь с ней завтра.
– Нет, она сегодня уберет все стекло руками!
В ее сторону обернулись все. Убрать стекло руками – значит загнать себе осколки. Хуррем обрекала на мучения бывшую подругу?
Роксолана поняла их мысли, кивнула:
– Я хочу, чтобы Гюль испытала то, что приготовила для меня.
Гюль метнулась к двери, но теперь евнух уже преградил путь.
– Делай, что я сказала!
– Нет, лучше прикажите убить.
– Делай, – голос Роксоланы спокоен и даже устал, она действительно потратила слишком много сил, чтобы быть бодрой. – Иначе я просто прикажу вывалять тебя в этом стекле.
– Госпожа, – кинулась девушка к валиде, – пощадите!
Еще мгновение, и Хафса действительно приказала бы увести виновную, но встретилась с жестким взглядом Роксоланы и отрицательно помотала головой. Хуррем права: кара должна соответствовать преступлению.
Роксолана второй раз за вечер возвращалась к себе. Каким-то непостижимым способом гарем уже знал о произошедшем, о письме Повелителя, о стекле и расправе над Гюль. Роксолана кожей чувствовала взгляды из всех щелей, из-за занавесок, чуть приоткрытых дверей. Шла и зло бормотала под нос:
– Как вы со мной, так и я с вами… Как вы со мной, так и я…
Бормотала по-русски, а оттого еще страшнее для обитательниц гарема. Дойдя до своей двери, вдруг остановилась, обернулась к длинной цепи дверей и крикнула во все горло, теперь по-турецки:
– Как вы со мной, так и я с вами!!! Инш Аллах!
Занавеси дрогнули, приоткрытые двери поспешно захлопнулись.
Она прижала руки к животу, успокаивая ребенка:
– Не бойся, я не дам тебя в обиду. Скорее все эти сдохнут, чем справятся с нами! Не бойся.
Ей было плохо, очень плохо, муторно на душе, тяжело от понимания, что обрекла себя на ненависть окончательно, не помогали никакие разумные доводы, что завидуют ей давно, и не ее вина, что приходится защищаться вот так жестоко и безжалостно.
Остаток ночи сидела на диване без сна, подперев голову рукой, стонала от невыносимости жизни, которой жила, убеждала ребенка, что не даст в обиду, что растопчет любых врагов, как слон, разозлившись, топчет шавок, хватающих за ноги.
Всех рабынь выгнала, страдала в одиночестве, а утром с рассветом вдруг потребовала привести старую Зейнаб.
Кизляр-ага осторожно поинтересовался:
– Зачем?
– Ты забыл, что я беременна?
– Конечно, не забыл. Сейчас позову. Госпожа желает завтракать?
– Чтобы меня отравили? Нет! Лучше умереть с голоду, чем от яда! Пусть Зейнаб лепешку принесет.
Немного погодя за ней пришла хезнедар-уста:
– Валиде-султан приглашает тебя позавтракать с ней, чтобы ты не боялась быть отравленной.
– Скольких наложниц отравили в этом гареме?
Хезнедар-уста вздрогнула от вопроса, сокрушенно покачала головой:
– Наверное, немало, но ты зря так жестоко.
– Что, весь гарем жалеет бедняжку Гюль из-за ее мучений? Но никто не подумал, что, не обнаружь я стекло, могла пострадать еще сильней. Где справедливость? Чем я провинилась перед Гюль, когда она рассыпала стекло на моей постели? Но когда я ответила тем же, все взъелись на меня.
– Хуррем, понятно, что тебе завидуют. Это нужно перетерпеть, все пройдет.
– Перетерпеть?! Что я должна терпеть? Заплывший глаз и раны от Махидевран? Отравленный шербет? Стекло на простынях? Что? Терпеть, когда меня будут убивать, только чтобы не нарушить покой в гареме?
– Что за отравленный шербет?
Роксолана махнула рукой, она уже пожалела, что проговорилась, потому что не была уверена, что травили именно ее. Хотя, если подумать, то вполне возможно…
– Ну-ка, рассказывай!
– Принесли шербет, но я есть не стала, не хотела, съела Алтын. Знаете же, что с ней.
Алтын и впрямь умерла в больнице, несколько дней промучившись жестоким поносом.
– Почему не сказала?
– Не уверена, что шербет был для меня.
– А остальных спасать не стоит?
– Остальных? Кого, кто выглядывал из-за угла, радуясь моему поражению?
– Нельзя думать только о себе.
– А о ком я должна думать? И кто подумает обо мне? Нет уж, теперь я только так и буду думать, хватит развлекать всех в гареме песнями и шутками, они смеются, а когда приходится туго, показывают пальцами.
– Знаешь, что я тебе скажу? Ты еще ничего не видела. Гюль, конечно, виновата, но ты и отомстила сполна. А теперь забудь, постарайся подружиться со всеми, пусть не подружиться, но не показывай, что ты самая сильная, самая неуязвимая только потому, что тебя любит Повелитель. Повелителя вот нет, а Гюль со стеклом рядом. Не бросай гарему вызов, этого не может себе позволить даже валиде. Тебя любили, пока ты дружила со всеми, помнишь об этом?
– Да, любили. А когда Махидевран меня била, с любовью за этим наблюдали.
– Хуррем, я много лет в гареме и знаю его нравы лучше тебя. Чьего-то заступничества не жди, в гареме каждая за себя. Но и вызов не бросай, повторяю. Наживешь столько врагов, что не только спать или есть, дышать не сможешь.
– Почему они мне завидуют?
– У тебя есть счастье быть любимой Повелителем, разве этого мало?
– Но разве я виновата, что Повелитель выбрал меня, а не Гюль, не Бахор, не Озлем?..
– Для зависти вина не нужна. Не ссорься лишний раз в гареме, не наживай лишних врагов. Пойдем завтракать, голодная ведь.
Но в дверь уже входила Зейнаб, Роксолана вскинула голову:
– Не пойду! Мне Зейнаб лепешку принесла.
– Зейнаб веришь, а валиде нет?
– Никому не верю, даже себе, – мрачно вздохнула Роксолана.
– Э-эх! Хай Аллах!Зейнаб повторила слова хезнедар-уста: наживать себе лишних врагов в гареме не стоит. И с валиде ссориться тоже: как бы валиде ни относилась к наложнице, против воли сына она не пойдет.
Зейнаб помогла подобрать новых рабынь, двух евнухов, которые теперь неотступно сопровождали Роксолану повсюду, свирепо косясь на каждого, кто оказывался ближе пяти шагов, а по ночам по очереди стояли у ее дверей. Повара брать не стали, но все знали, что первыми еду пробуют евнухи.
