Осип Назарук - Роксолана

– Крещается раб Божий Степан во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь…

Перед глазами султанши в эту минуту стоял первый ее возлюбленный – Степан. И его именем окрестила Роксолана сына своего из султанского рода Османов, трижды сотворив над младенцем знамение святого креста.

Вздохнула с таким облегчением, будто свершила тяжкий труд. И почудилось на миг, что от этого вздоха слегка заколыхалась завеса у дверей. В изнеможении откинулась на шелковые подушки, бледная, но довольная собой.

Припомнилось, какой душевный покой и многотерпение давала ей эта вера даже тогда, когда еще была она невольницей. И какая тревога в ее душе теперь, когда у нее есть все, чего только душа и тело пожелают. Знала Настуся, что утратила сокровище, с каким не сравнится ни одно из земных сокровищ. И стремилась хотя бы для сына сохранить его частицу, ввести его туда, куда ей самой уже не было ходу.

Поначалу этот поступок казался ей чем-то совершенно обычным и естественным, чем-то таким, что ей надлежало отдать, а сыну – принять как наследие. Но спустя короткое время вдруг пронзила ее ослепительная мысль: а ведь в этих палатах, в этом дворце еще никогда не бывало крещеного сына исламских владык!

Страх перед мужем охватил ее. Сначала едва ощутимый, он становился все сильнее. И не только перед мужем, но и перед тем чуждым окружением, в котором она оказалась. Однако наряду со страхом она испытывала странное удовольствие от того, что теперь у нее есть тайна и эта тайна мысленно связывает ее с сыном. О, теперь она уже никогда не будет в одиночестве в этом дворце! У нее есть сын, ее сын!

Помимо инстинктивной привязанности к плоду лона своего, проснулась в ней отвлеченная, высокая, почти сверхъестественная любовь к этому ребенку и окутала новорожденного, как золотистый янтарь обволакивает крохотную мошку.

Уже в лихорадочном полусне слышала, как в покои вошел падишах, как тихо приблизился к ее ложу, как присел рядом и нежно обратился к ней. Она держала его за руку и тоже что-то говорила. Кажется, что-то о сыне и о том, что праздник его обрезания должен быть очень пышным и на нем должен обязательно присутствовать сильный властитель из числа ее бывших единоверцев…

Султан ласково улыбался и успокаивал ее, обещая пригласить самого могущественного из соседей своей державы.

Сулейман сдержал слово.

Помимо обычных приглашений, рассылаемых с гонцами наместникам провинций и самым влиятельным вельможам, на этот раз приглашение было отправлено также великому венецианскому дожу Андреа Гритти. Турецкий посол, одетый в раззолоченные придворные одежды и сопровождаемый двенадцатью членами Большого совета, возвестил на заседании венецианского сената о близком празднестве обрезания первенца Роксоланы и просил дожа прибыть в Стамбул в качестве гостя. Престарелый дож, ссылаясь на здоровье и преклонные годы, отказался принять личное приглашение, однако пообещал отправить в османскую столицу почетное посольство, возглавляемое его старшим сыном[118].

В назначенный день началось празднование обрезания Степана.

Стояло душное утро, когда Сулейман в сопровождении всего двора подъехал к ипподрому. В его северной части, близ Мехтерхане, где расположился оркестр, возвышался величественный трон под золотым балдахином на восьми лазуритовых столпах, сплошь покрытый драгоценными тканями. Вокруг были установлены пестрые шатры. Когда процессия достигла Арсланхане[119], навстречу султану в знак великого почтения вышли пешком два визиря – Аяз-паша и Касим-паша, а на середине ипподрома владыку приветствовал великий визирь Ахмед-паша, окруженный высшими чинами Дивана. Все так же, пешим порядком и под оглушительный гром оркестра, они сопровождали султана, ехавшего верхом, до самого трона.

Сулейман взошел на престол, а светская и духовная знать столпилась вокруг него с дарами, ловя для поцелуя руки властителя.

На следующий день были допущены к султану посольства курдских эмиров и иноземных держав. Великолепнее прочих выглядело посольство Венеции, возглавляемое сыном великого дожа Луиджи Гритти.

Это посольство просило у султана позволения быть принятым также и матерью новорожденного наследника и получило на то милостивое дозволение.

Велико же было удивление султанши Эль Хуррем, когда среди пышно разодетых венецианских вельмож, выстроившихся рядами в приемной ее покоев, она заметила своего учителя из невольничьей школы. На мгновение она застыла от удивления, но, собрав всю силу, не дала воли смущению. Тем более что как раз в это мгновение именитые вельможи и сенаторы, словно по команде, почтительно склонили головы и оставались в таком положении, пока она не пересекла великолепно убранный зал и не уселась в высокое резное кресло, так густо усыпанное жемчугом, что дерева под ним почти не было видно.

Уже садясь, заметила, как Риччи подал едва заметный знак молодому сыну дожа, и тот, выступив вперед, обратился к ней с речью. Это позволило ей понять, что юный Гритти – всего лишь формальный глава посольства, а в действительности им руководит опытный Риччи. Ее старый знакомый заметно состарился за это время, а лицо его осунулось еще более, чем прежде.

Церемония обмена приветствиями длилась недолго. Султанша поблагодарила венецианцев за визит и добрые пожелания и вверила их опеке Аллаха на пути домой. Это упоминание имени Всевышнего вызвало нескрываемое удовольствие и улыбки на лицах присутствовавших на аудиенции турецких улемов.

Когда она уже вставала с кресла в знак окончания аудиенции, Гритти взял из рук ее бывшего наставника небольшую шкатулку, обитую белым как снег сафьяном, с золотым замочком, перевязанную зелеными ленточками, и вручил ей лично, добавив, что прочие скромные дары венецианского сената она найдет в своих покоях.

Ей стало до того любопытно – что же может находиться в этой шкатулке? – что она не стала терять время на беседу. Лишь улыбкой и кивком поблагодарила юного Луиджи и поспешно покинула зал.

Оказавшись в своих покоях, она облегченно перевела дух и сразу же открыла шкатулку. Там лежали бриллиантовое ожерелье и перстень с бирюзой. Однако, вертя подношение в руках, она вскоре поняла, что у шкатулки двойное дно, а выдвинув его, обнаружила внутри миниатюрную книжечку в переплете, оправленном золотом и эмалью.

Вынула ее оттуда и открыла.

Это было Евангелие. Точно такое же, какое она видела у отца, но в миниатюрном формате. Она, пожалуй, меньше удивилась бы, получив такой подарок от мусульманина Абдуллы, чем от Риччи, который без конца насмехался над церковью и верой.