Элизабет Вернер - Любовь дерзкого мальчишки
Глава 22
Наступила весна, вторая после восстания, которое теперь было полностью подавлено. Мартовские дни прошлого года были роковыми не только для обитателей Вилицы, но и для революционного движения, которое с поражением графа Моринского лишилось своих главных сил. Граф защищался с безумной храбростью отчаяния и сделал все возможное, чтобы как можно дороже продать свою свободу и жизнь. Однако это поражение, хотя еще и не решило участи восстания, явилось для него поворотом к худшему; произошло еще несколько отчаянных схваток, но было уже ясно, что дело повстанцев проиграно, и к концу года пламя мятежа, так грозно вспыхнувшее в его начале, было совершенно потушено.
Прошло много времени, пока участь графа была решена. Он пришел в сознание в тюрьме, несколько месяцев находился между жизнью и смертью, и первое, что по выздоровлении ждало его как вождя революционного движения, был смертный приговор. Однако он не был приведен в исполнение из-за серьезной болезни графа. Когда Моринский поправился, восстание было уже подавлено, и графа помиловали, заменив смертную казнь пожизненной ссылкой.
Моринский не видел своих с того вечера, когда расстался с ними в Вилице; ни его сестре, ни дочери не было разрешено свидания с ним, и в этом отчасти виноваты были они сами. Как только граф поправился, княгиня и Ванда сделали все возможное, чтобы устроить ему побег, но все эти попытки оказались неудачными, а последняя из них даже стоила жизни старому преданному Павлу. Он сам вызвался на это, и ему действительно удалось найти контакты с графом, однако Павла накрыли, и когда он хотел бежать, был застрелен часовыми. Результатом всех этих попыток явился только усиленный надзор за заключенным, и его близкие в конце концов были вынуждены смириться.
Княгиня после смерти младшего сына покинула Вилицу и переселилась в Раковиц. Общество находило вполне естественным, что она не хотела оставить свою племянницу без поддержки. Вольдемар же хорошо понимал, что именно побудило его мать стремиться прочь из Вилицы, и не сделал ни малейшей попытки удержать ее. Он знал, что она не могла больше ежедневно встречаться с ним, считая его косвенной причиной злополучного поступка Льва, повлекшего за собой разгром его отряда и смерть его самого. Нордек всецело занялся приведением в порядок своих владений, все служащие, не желавшие беспрекословно подчиняться ему, были уволены, а за остальными установлен самый строгий надзор.
Управляющий Франк находился еще в Вилице. По желанию молодого хозяина он отложил свой предполагавшийся уход на год, и только теперь, когда все было в порядке, исполнил свой давнишний план и купил себе имение в совершенно другой, более спокойной местности. Оно должно было перейти к своему новому владельцу только через два месяца, а потому Франк до тех пор занимал свое прежнее место.
Что касается Маргариты, то при ее замужестве отец на деле доказал, что она была его любимицей, так как приданое, которое он дал, превзошло все самые точные расчеты Губерта. Свадьба была отпразднована осенью, и молодые жили в И., где профессор Фабиан занял предложенную ему кафедру и где «мы имеем выдающийся успех», как написала Маргарита отцу. В данное время молодая чета должна была приехать в гости в отцовский дом, ее ожидали на следующей неделе.
Не так хорошо жилось асессору Губерту, несмотря на то что в течение этого года он совершенно неожиданно получил довольно значительное наследство, к сожалению стоившее ему «фамильной знаменитости». Профессор Шварц умер несколько месяцев тому назад, и его состояние перешло к его племяннику. Но разве это могло помочь Губерту? Невеста, на которую он с такой уверенностью рассчитывал, принадлежала другому, а сам он, несмотря на все свои старания, все еще не мог получить повышение. Отчаявшись в этом, Губерт решил не тратить больше своих сил и блестящих способностей ради неблагодарного учреждения, не умевшего оценить его, и начал поговаривать об отставке, тем более что наследство доставило ему вполне обеспеченное положение. К его великому огорчению, отставка была принята, и его уход со службы должен был состояться в будущем месяце.
Во дворе господского дома в Раковице стояла лошадь владельца Вилицы; он очень редко приезжал сюда, и его посещения обычно были очень непродолжительны. Со времени последних событий пропасть, отделявшая его от родных, казалось, еще больше увеличилась.
В комнате графини Моринской находилась она сама и Вольдемар. Ванда очень изменилась; было видно, что она много страдала оттого, что ее горячо любимый отец находился в тюрьме больной, быть может умирающий, а она не имела ни малейшей возможности даже на мгновение с ним увидеться. Ванда принадлежала к тем натурам, которые с отчаянной энергией переносят самые ужасные несчастья, пока есть хоть самый слабый проблеск надежды, но совершенно падают духом, когда эта надежда угасает. Она, казалось, дошла теперь именно до этой стадии и собрала свои последние силы, но они действительно были последними.
Вольдемар стоял перед ней, но, видимо, совершенно не проявлял того снисхождения, которого требовал измученный вид молодой девушки, в его голосе слышалась смесь гнева и страдания, когда он проговорил:
— Прошу тебя в последний раз: откажись от этой мысли! Ты замучаешь себя до смерти и все равно не поможешь отцу. Для него будет только лишним мучением, если ты будешь медленно умирать на его глазах. Ты, избалованная с детства, хочешь следовать за ним в ссылку, в те ужасные условия, от которых гибнут сильные? От того, что, быть может, выдержит железная натура графа, ты погибнешь за несколько месяцев. Посмотри на себя, спроси врача, да и все скажут тебе, что ты не проживешь там и года.
— А ты думаешь, что мой отец выживет? — дрожащим голосом спросила Ванда. — Мы ничего больше не требуем от жизни и хотим только вместе умереть.
— А я? — с горьким упреком спросил Вольдемар.
Графиня отвернулась, ничего не ответив.
— А я? — с раздражением повторил он. — Что будет со мной?
— Ты свободен, у тебя вся жизнь впереди.
Вольдемар был готов вспылить, но, взглянув на бледное, страдальческое личико, сдержался и продолжал спокойнее:
— Ванда, в прошлом году, когда нам стало ясно, что мы любим друг друга, нас разделяло слово, данное тобой моему брату. Его смерть уничтожила эту преграду. У свежей могилы Льва и в то время, когда смерть угрожала твоему отцу, я не смел говорить тебе о своей любви и старался лишь изредка видеться с тобой. Ты и моя мать при каждом моем посещении давали мне понять, что вы все еще считаете меня своим врагом; я все ждал лучшего времени, а теперь ты вдруг объявляешь мне такое решение. Неужели ты не понимаешь, что я буду бороться с этим до последнего вздоха? «Мы хотим вместе умереть» — это легко сказать, и легко было бы тебе сделать, если бы тебя, как Льва, сразили пулей в сердце. Представляешь ли ты себе, что такое смерть в изгнании? Это медленное умирание человека, отрезанного от всего мира, от всякой духовной жизни, которая тебе необходима как воздух. И ты требуешь от меня, чтобы я позволил тебе добровольно подвергнуть себя такой участи?
