Элизабет Вернер - Любовь дерзкого мальчишки

Элизабет Вернер

Любовь дерзкого мальчишки

Глава 1

Наступил жаркий летний вечер. Солнце уже зашло, и только широкая полоса алой зари горела на горизонте. Неподвижное море, еле колеблясь, сверкало и искрилось в последних лучах уходящего дня.

На берегу моря, в курортном городке С., чуть в стороне от тех мест, где по вечерам собиралось шикарное и пестрое общество, ютилась скромная дача. Она отличалась от других, большей частью гораздо более роскошных, дач лишь удачным расположением, так как из ее окон открывался великолепный «sea view»[1].

На пороге открытой стеклянной двери балкона стояла дама высокого роста в трауре. Она держалась прямо. Ее можно было счесть красивой, хотя она достигла уже почтенного возраста. Лицо со строгими, правильными чертами, вероятно, никогда не отличалось миловидной привлекательностью, но именно поэтому годы, пощадив ее внешность, не смогли отнять ее холодную красоту. Черное платье и креповая вуаль говорили о глубоком недавнем трауре. Но на ее лице не было следов пролитых слез. Женщина казалась очень усталой. Если горе и постигло ее, то, вероятно, не глубоко затронуло душу, или же благодаря некой внутренней энергии дама сумела его побороть.

Рядом с дамой в трауре расположился господин, также отличавшийся благородной внешностью. Судя по всему, он был лишь на несколько лет старше женщины, но внешне ему можно было дать лет на десять больше, ибо время и жизнь не прошли для него бесследно. Темные волосы местами тронула седина, лоб был покрыт глубокими морщинами, а взгляд имел мрачное, угрюмое выражение, передававшееся всему лицу этого человека. Он с напряженным вниманием смотрел на море, но вдруг нетерпеливо отвернулся и воскликнул:

— До сих пор их не видно! Они вряд ли вернутся до захода солнца.

— Тебе следовало заранее предупредить нас о своем возвращении, — проговорила дама. — Мы ждали тебя лишь через несколько дней. Впрочем, лодку нельзя будет увидеть раньше, чем она обогнет вон тот лесистый мысок, а тогда уже через несколько минут она будет здесь. — Дама вошла в комнату и обратилась к слуге, вносившему в одну из прилегающих комнат несколько чемоданов: — Спустись к морю, Павел, и, как только лодка молодых господ причалит, доложи им, что приехал граф Моринский.

Слуга вышел. Граф Моринский, покинув свой наблюдательный пост на балконе, вернулся в комнату и сел рядом с дамой.

— Прости мое нетерпение, — сказал он, — я должен был бы пока удовлетвориться свиданием с сестрой, но ведь я не видел своего ребенка целый год.

— Положим, тебе не придется увидеть «ребенка». В этом возрасте год очень много значит; Ванда обещает стать красавицей.

— А ее духовное развитие? В письмах ты все время очень одобрительно высказывалась по этому поводу.

— Без сомнения. Мне приходилось скорее сдерживать, чем подгонять ее. Но дело не в этом. Ванда обладает сильно выраженным упрямством и всегда умеет настоять на своем. Иногда мне даже силой приходилось принуждать ее к послушанию, так как она склонна к неповиновению.

— Странный упрек из твоих уст! Всегда иметь свое мнение и во всем поступать по-своему — это, кажется, преобладающая черта твоего характера и вообще свойство всей нашей семьи.

— Которое, однако, ни в коем случае не допустимо у шестнадцатилетней девушки, потому что здесь оно проявляется лишь в виде упрямства и капризов, — перебила графа сестра. — Могу наперед сказать, что тебе еще не раз придется бороться с этим.

Такой оборот разговора был не особенно приятен графу.

— Я знаю, что не мог оставить свою дочь в более надежных руках, чем твои, — уклончиво ответил он, — а потому вдвойне радуюсь, что теперь, когда я снова беру Ванду к себе, ей не придется совершенно лишиться твоего общества. Я не думал, что ты решишься возвратиться так скоро после смерти мужа, и предполагал, что ты останешься в Париже по крайней мере до тех пор, пока Лев получит образование.

— Я никак не могла привыкнуть к Парижу, несмотря на многолетнее пребывание там. Участь изгнанников незавидна, ты знаешь это из собственного опыта. Князь Баратовский, конечно, не мог возвратиться на родину, но его вдове и сыну нельзя запретить этого. Поэтому я безотлагательно и приняла такое решение. Лев должен наконец подышать родным воздухом, чтобы почувствовать себя истинным сыном своей родины. Он является теперь единственным представителем нашего рода. Правда, он еще очень молод, но он должен повзрослеть и привыкнуть к обязанностям и задачам, которые возложены на него после смерти отца.

— Где ты думаешь поселиться? — спросил граф. — Ты знаешь, мой дом в любое время…

— Я это знаю и очень благодарна тебе, но для меня теперь важнее всего обеспечить будущее Левы и дать ему возможность занять положение в свете, подобающее его имени. В последние годы это было довольно тяжело, теперь же стало совершенно невозможно. Тебе известно наше материальное положение, и ты знаешь, каких жертв стоило нам наше изгнание. Необходимо что-нибудь предпринять. Ради своего сына я решилась сделать шаг, которого никогда не сделала бы для себя. Ты не догадываешься, почему я своим летним местопребыванием избрала именно С.?

— Нет, но меня это удивило. Имение Витольда находится всего в двух часах езды отсюда, и я думал, что ты, скорее, будешь избегать подобной близости. Может быть, ты в последнее время поддерживаешь отношения с Вольдемаром?

— Нет, — холодно ответила княгиня, — я не видела его с тех пор, как мы уехали во Францию, и не получала от него ни строчки. Он все это время не нуждался в матери.

— Как и мать в нем, — заметил граф.

— Что ж, по-твоему, мне следовало рисковать подвергнуться унижению, встретив отказ? — с легким раздражением спросила княгиня. — Витольд с самого начала относился ко мне враждебно и всегда самым оскорбительным образом пользовался своими неограниченными правами опекуна в ущерб мне. Я бессильна по отношению к нему.

— Однако он вряд ли решился бы запретить тебе видеться с Вольдемаром; твоих материнских прав в этом отношении вполне достаточно, если бы ты только захотела воспользоваться ими; насколько мне известно, ты ни разу не сделала этого. Будь откровенна, Ядвига, ты никогда не любила своего старшего сына.

Ядвига ничего не ответила на этот упрек. Она молча оперлась головой на руку.

— Я понимаю, что Вольдемар не может занять первое место в твоем сердце, — продолжал граф, — это сын нелюбимого, силой навязанного тебе человека; он напоминает тебе брак, который до сих пор вызывает в тебе озлобление. Лев же — дитя твоего сердца, твоей любви.