Кара Эллиот - Рискни ради любви
— Да, — ответила Алессандра.
— Нуда, нуда, — заговорил Дуайт Дэвис. — Так приятно наблюдать, как люди сплачиваются ради того, чтобы достичь какой-то общей цели. Unus pro omnibus, omnes pro uno — один за всех, все за одного! — Он поднял бокал, чтобы произнести тост: — Нет большего сокровища, чем знания!
— Кстати, о знаниях, — промолвил Юстас. — У меня технический вопрос, касающийся лебедки, которую мы установили у грота.
Все ученые столпились у поручней, чтобы обсудить вопрос Юстаса, одна Алессандра осталась на месте, предпочитая побыть наедине со своими мыслями.
Однако спустя несколько минут Орричетти, оставив коллег, подошел к ней и присел рядом. Подняв воротник, он еще некоторое время возился с шелковым шарфом, обматывая его вокруг шеи, а затем спросил:
— Могу я принести тебе одеяло, дорогая? Ты, должно быть, замерзла.
Алессандра печально улыбнулась.
— Ни к чему кутать меня в ватные одеяла, Пьетро, — сказала она. — Я вовсе не слабая и хрупкая женщина, как думают многие.
— Я этого вовсе не имел в виду. — Орричетти откашлялся. — Более того, сейчас я вижу в тебе силу, какой не видел, когда ты еще жила в Италии.
— Это понятно: из дочери своего отца я сразу стала женой Стефано, — сказала она. — Ни от дочери, ни от жены не требовалось большой ответственности. Но как только я осталась одна, мне понадобилось сделать выбор. — Алессандра посмотрела на море: золотистые лучи солнца играли на его поверхности. — Утонуть или плыть, — договорила она.
Взяв ее за руку, Орричетти сплел свои пальцы с пальцами маркизы. Шелковистая мягкая кожа его перчаток — именно такие перчатки всегда носил ее муж — вызвала у Алессандры множество воспоминаний.
— А я тебя огорчаю, дорогая? — спросил граф.
Маркиза покачала головой.
— Нет, я как раз думала о Комо, о том, как дымок от сигар Стефано выплывал из окон террасы, выходящих на озеро, — проговорила она со вздохом. — Знаешь, это успокаивало меня. Я часто засиживалась там допоздна и наблюдала за тем, как солнце садится за горами, а розовые и золотистые тона постепенно темнеют, превращаясь в дымчато-серый цвет сумерек.
Ветер переменился, и капитан отдал приказ поменять направление. Большой парус с громовым треском переложили на другой борт яхты.
— Странно, — продолжала Алессандра, — но мне уже трудно представить наше палаццо. — С паруса на палубу слетело облако брызг. — Возможно, это из-за того, что я сама изменилась до неузнаваемости.
— Нет-нет, дорогая! Я вижу перед собой ту же самую милую девочку. — Он улыбнулся. — Но в тебе появилась некоторая жесткость.
— Господи, ты говоришь так, что можно подумать, будто я зачерствела, как засохшая горбушка хлеба, — пробормотала она.
Орричетти усмехнулся:
— Ты не нуждаешься в том, чтобы старик вроде меня говорил тебе, что твоя красота становится с каждым годом все более совершенной. — Тень печали пробежала в его нежных серых глазах. — Стефано очень гордился бы тобой.
Алессандра вздохнула:
— Спасибо тебе, Пьетро, за добрые слова!
Прядь волос упала ей на лицо, и она убрала ее, задумчиво намотав черный локон на палец. Однако, испугавшись, что все эти воспоминания заставят ее расчувствоваться до слез, Алессандра поспешила переменить тему разговора:
— А Фредерико знает, что у него есть соперник в ораторском искусстве?
Как она и надеялась, Орричетти снова усмехнулся, правда, его улыбка быстро сменилась серьезным выражением.
— Фредерико… — повторил он. — Мне казалось, что ты не будешь возражать против компании старинного друга. Однако все чаще думаю, что ошибался.
Алессандра отвела глаза.
— Мы расстались с ним не при лучших обстоятельствах, но, прошу тебя, не кори себя за свое решение. Не о чем беспокоиться. Мы сошлись на том, что ничто не может помешать сердечным рабочим отношениям.
Граф чуть наклонился к ней.
— Все это имеет какое-то отношение к политической активности Фредерико в Милане? — спросил он.
Алессандра уже решила, что чем меньше известно ее старому другу, тем лучше. Поэтому сказала:
— Пьетро, мне бы не хотелось ворошить прошлое.
Орричетти крепче сжал ее руку, и ей стало легче от тепла его кожи, проникавшего сквозь перчатку.
— В таком случае я не буду больше говорить об этом, дорогая, — произнес он. Вокруг них слышалось ритмичное потрескивание такелажа и шум волн, бьющихся о борт яхты. — Единственное, что я могу тебе сказать, — если захочешь посекретничать или излить кому-то душу, я всегда к твоим услугам.
В отблеске сверкающих бронзовых деталей яхты серебристые волосы графа обрели мягкий золотистый оттенок. Пряди волос растрепались на ветру, и их кудрявые кончики ласково поглаживали щеку маркизы.
Джек отвел глаза от своего альбома, силясь справиться с приступом раздражения. Вполне естественно, что Алессандра предпочитает откровенничать со старым другом, а не с незнакомцем. К тому же, без сомнения, спокойствие графа поможет совладать с любыми переживаниями.
Заскрежетав зубами, Джек добавил еще несколько карандашных штрихов к чудесному портрету пирата, который рисовал для Изабеллы, чтобы порадовать девочку.
— Чертовски хороший рисунок! — воскликнула Изабелла, но тут же зажала рукой рот. — Ох, простите, я не должна говорить слово «чертовски».
— Твоя тайна умрет со мной, — прошептал Джек в ответ.
Девочка рассмеялась.
— Мне кажется, ему нужен шрам на щеке и серьга. А еще чертовски огромная абордажная сабля, — добавила она.
— Не искушай судьбу, чертенок, — предупредил Джек. — А то я могу попросить капитана порубить тебя на ножи с вилками. — Он пририсовал пирату попугая на плече и передал рисунок Изабелле. — Ну вот, а теперь попробуй дорисовать его сама.
Изабелла взялась за дело, а Джек вытянул вперед ноги и оперся локтем о спинку стула.
— Похоже, твоя мама и граф Орричетти — добрые друзья, — заметил он невзначай.
— О да, он часто приходил на нашу виллу на озере, — сказала девочка. — Они с папой были близкими друзьями.
— А-а… — протянул Джек.
Ему стало неловко оттого, что он использует ребенка для получения информации! Однако не стоит забывать, что война — дело грязное, и до тех пор, пока он не выяснит, за что борется, придется использовать любую тактику.
— А синьор Беллазони? Насколько я понимаю, он тоже часто захаживал к вам?
— Фредди? — Изабелла задумчиво погрызла кончик карандаша. — Он был очень добр ко мне и маме, когда папы не стало. Он приносил мне игрушки, а мама… смеялась, когда он приходил. — Тут между ее бровями залегла крохотная складочка. — Но однажды я слышала, как дворецкий говорил маминой горничной, что он остроязычный демо… деми…
