Жорж Онэ - Парижанка
– Черт побери, – сказал Буасси, – Томье ударился в едкую психологию и повторяет устарелые тирады Барьера в «Парижанах»! Но, мой милый друг, вы горячитесь по-пустому; вас просто заедает беспричинная тоска, не что иное, а это не ново. В прошлом году великая Сара опять сыграла нам Далилу. Та же самая история: «Ты поешь, каналья, а долматский лебедь умирает!», Будьте покойны, баритон госпожи де Сезарье не окажется таким романтическим: он не умрет от любви, Он вернется в Париж, блестящий, в голосе и с великолепными драгоценностями… А все его маленькие подружки станут им любоваться, с восхищением повторяя: «Он был любовником графини!»
Разговор уклонился в сторону, но Жаклина осталась под впечатлением того презрения, которое выливалось через край из уст Томье, когда он говорил об их свете: свете кутежа, который он так любил, где ему только и было привольно, куда он увлек ее заодно с Этьеном и откуда хотел теперь скрыться, покинув ее там. Непреодолимая грусть овладела ею. Гул голосов отдавался в ушах молодой женщины, не пробуждая ее мысли. Она смотрела, не видя, совершенно машинально встала по окончании обеда, чтоб пройти в гостиную. Тут она преодолела себя, увидав поблизости Томье, смеявшегося и шутившего с госпожою де Рово. Госпожа Леглиз хотела уверить себя, что она ошиблась и выходка Жана не имела особой цели, а была одной из вспышек досады, свойственных ему в пылу разговора: игрой его ума, но никак не выводом рассудка. Она подошла к нему и взяла его за руку. Дверь гостиной, выходившая в оранжерею, была затворена. Жаклина тихонько повела туда Жана, заставила его сесть у мраморного бассейна, в котором мелодично журчала струя водомета, и тут заговорила с ним, печально улыбаясь.
– Как вам надоела жизнь, которую мы ведем, мой бедный Жан, и до какой степени ненавидите вы свет, который нас окружает!
– Я? – спросил он. – Что заставляет вас предполагать это?
– Все! Ваше поведение, ваш язык, горечь ваших слов и холодность вашего обращения. Жан, не будет ли благороднее и милосерднее с вашей стороны сознаться мне прямо?
– Сознаться в чем?
– Что вы хотите меня покинуть, что вы не любите меня больше, – одним словом, что все кончено между нами.
– Кончено? Жаклина, вы опять за свои безрассудства!
Он внимательно наблюдал за нею, говоря таким образом, потому что подстерегал удобный момент поразить это трепещущее сердце. Ему показалось, что она дрожит от душевной боли, может быть, и от гнева, очень мало расположенная покориться судьбе и, вероятно, готовая на какую-нибудь вспышку. И Томье счел благоразумным оттянуть время, отдалить взрыв, смягчить его ловкими приготовлениями. Он покорился необходимости лгать в ожидании более благоприятного момента ради пользы самой бедной женщины, которую он обманывал.
– Жаклина, вы становитесь ужасны с вашими воображаемыми тревогами! Что это значит? Разве мне уж нельзя говорить без того, чтоб вы не стали искать тайного смысла в произносимых мною словах? Если вы подвержены страсти себя терзать, то подождите хотя, когда тому представится действительный случай, а до тех пор не мучьте меня, потому что я не могу ничем вас образумить.
– Нет, ты можешь меня успокоить, обещать мне…
– Ах, обещания?.. Жаклина, это монета измены! Обращайтесь со мною более достойным образом. Не требуйте от меня, чтобы я убаюкивал вас банальными формулами, сделайте мне честь, не ставя меня на одну доску с первым встречным! Если бы я хотел вам изменить, неужели вы думаете, что меня удержали бы слова?
– О, если ты захочешь мне изменить, я знаю, тебя не удержит ничто! – сказала она. – Это я твердила себе много раз, потому что боялась всегда, чтоб и для меня не пробил час быть покинутой, как для стольких других, как для всех женщин, которые были любимы. Существует ли на свете верность? Была ли я сама верна Этьену? Если он покинул меня в двадцать пять лет, разве это было уважительной причиной отплатить ему тем же? Но ты любил меня, и я не сумела устоять против тебя. Вот в чем моя вина, единственная в жизни; должна ли я быть за нее наказана? Пожалуй, это справедливо, потому что я виновата, но быть наказанной тобою – это слишком жестокая кара. Ведь я только слушала тебя, повиновалась тебе, шла на твой зов, когда ты звал меня в твои объятия, на твои уста! Я отдалась тебе, желая навек остаться твоею собственностью! Значит, если ты меня оттолкнешь, то уже не в область жизни, как я сказала, потому что я без тебя не могу жить, но в царство смерти. Ты не покинешь меня, Жан, а ты меня убьешь!
Он сделал жест унылой скуки, и его лицо выразило такое недовольство, что госпожа Леглиз заключила более спокойным тоном:
– Это в последний раз говорю я таким языком. Я вижу, он тебе не нравится. Я не хочу ни огорчать тебя, ни надоедать тебе. Эти слова ты должен был услышать. Теперь они высказаны, и этого достаточно. Действуй, как тебе угодно. Что бы ты ни сделал, знай, я буду тебя любить вечно.
Томье ничего не отвечал, расстроенный, опечаленный, понимая, что прервать давнишнюю связь будет гораздо труднее, чем он думал, но вместе с тем готовый решительно осуществить свое намерение. Жаклина встала, горько улыбаясь, но сказала почти веселым тоном:
– Вернемся в гостиную. Если разговор между нами затянется дольше, наши друзья подумают, что я делаю вам сцену!
Госпожа Варгас, уступая просьбам собравшихся гостей, направлялась к роялю, чтобы пропеть репертуар новых шансонеток. После некоторых блестяще взятых аккордов Бернштейн, аккомпанировавший ей, спросил:
– С чего вы начнете?
– С «Тюрбена». Потом я пропою «Старых дозорщиков».
– Идет!
Он заиграл прелюдию. Пройдя через гостиную, Томье направился к госпоже де Ретиф и сел возле нее. Молодая женщина тотчас заметила его бледность, подергивание губ и угадала одолевавшее его жестокое волнение.
– Сцена? – шепнула она чуть слышно.
– Да, отвратительная!
– Она цепляется?
– Ужасно.
– Вы не поддаетесь?
– Не поддаюсь.
Госпожа Варгас исполняла скабрезную уличную песню своим очаровательным и свежим голосом, подчеркивая особенно пикантные места. Томье сделал брезгливую гримасу:
– Как мне надоели светские женщины, распевающие песни Сен-Лазара! Клянусь вам, если б я не женился на мадемуазель Превенкьер, то поехал бы на дальний Восток. Я не могу больше дышать атмосферой этих салонов… Я в них задыхаюсь.
– Будем осторожны, Жан. Не станем никого трогать; пускай наш разрыв с ними произойдет незаметно…
– Ах, мне уж надоели эти отсрочки! Ведь я свободен, черт возьми! Будь я женат, то обратился бы к разводу… Между тем, когда меня удерживает какая-то фантастическая нить, я должен считать себя связанным туже всякого легального обязательства. Нет, благодарю покорно!
