Жорж Онэ - Парижанка
– Случай.
– В каком виде представился он вам?
– В виде модистки, которой вы заказали когда-то дамскую шляпу в Блуа. Эта девушка состояла тогда моей компаньонкой в торговом деле, теперь же я состою ее вкладчицей.
Томье пропустил мимо ушей намек на прошлое и воскликнул с жестом испуга:
– Вы заглянули в счетные книги? Черт возьми! Вот где вам должны были попасться на глаза курьезные расписки.
– Действительно! Так я узнала, что господин Леглиз заплатил по счетам несколько тысяч франков за шляпы в 1897 году.
– То ли еще приходилось ему платить потом! Но его счастливые деньки миновали. Кажется, он перестал уже нравиться. Ветер дует теперь в другую сторону.
– Утешится ли он?
– Люди всегда утешаются.
– Неужели он не сделает ни малейшей попытки удержать госпожу де Ретиф?
– Без сомнения. Но к чему это приведет? Насильно мил не будешь. Можно ли представить себе такого могущественного деспота, который был бы в состоянии приковать любовь женщины или разжечь вновь потухшую страсть мужчины? Всякое словесное убеждение здесь напрасно, насилие бесполезно, а отчаяние смешно. Бартоло не в силах восторжествовать над Альмавивой, как и Альмавива над Керубино. И если б каприз заставил Розину полюбить Бартоло, неужели вы думаете, что все серенады пылкого сеньора, все измены дона Базилио и все хитрости Фигаро заставили бы прелестную девушку пойти наперекор прихоти своего сердечка? Ни за что! Когда человек любит, этим все сказано. Когда любовь угасла, тут ничем не поможешь. Люди рассудительные, заметив охлаждение к себе со стороны любимого существа, мирятся с этим и стараются сделать так, чтобы прежняя страсть перешла в дружбу, которая может оказаться прочной. Они доказывают этим свою сдержанность, хороший тон и подают превосходный пример. Сознайтесь, что гораздо корректнее удалиться незаметно, a l'anglaise, чем выйти, хлопая дверьми.
– И вы думаете, что господин Леглиз выкажет такое же благоразумие?
– Я надеюсь на это ради него. Какой прок был бы ему действовать иначе? Он сделался бы предметом отвращения для госпожи де Ретиф, выказал бы дурное воспитание, смутил бы спокойствие своего кружка и лишился бы всякого доверия у женщин, которых ему вздумалось бы отличить впоследствии своим вниманием. Что же касается вашего отца, чего можете вы опасаться за него?
– Какой-нибудь резкости со стороны господина Леглиза.
– Да, Этьену недостает философии. Это баловень, не знавший никогда преград. Но мы всегда будем настороже, чтобы своевременно обуздать его запальчивость. Кроме того, отец ваш одолжил ему очень крупную сумму, а всякий кредитор внушает невольное почтение к себе. Нельзя поступить, как с вором, с человеком, которому вы должны миллионы. Ничего нет внушительнее толстого кармана, не говоря уже о том, что может явиться надобность увеличить свой долг… Тут поневоле сделаешься уступчивым.
– Как все это ужасно! – сказала Роза с неподдельной грустью. – И как фальшивы условия жизни в нашем свете! Бесчестные поступки вменяются в доблесть, компромисс принимает вид долга, самая скверная податливость совести служит доказательством такта и приличия, которым стоит удивляться. Думаете ли вы, что общество, нравственно опустившееся так низко, может долго защищаться против полного распадения? Испорченность царит всюду, она должна роковым образом привести к гнилости и разложению.
– Ба! Философы пугают нас этим уже целые столетия. Неужели вы думаете, что нарисованная вами картина, которая, впрочем, совершенно верна, представляет собою нечто новое? Так было всегда. Все моралисты одинаково бичевали современное им общество, однако оно от этого не умирает. Посмотрите, удалось ли изменить ход человечества самым жестоким переворотам? Не мир надо переделывать, а его обитателей. Пока человек существует с его недостатками и достоинствами, то есть таким, каков он есть, начиная с Адама и Евы, он будет обречен на те же самые порывы, на те же страсти, на те же преступления. И это просто потому, что он человек. Простите, сударыня, я кажусь немного педантом, что совсем мне несвойственно, но мне показалось, что часть ваших обвинений падает на меня: я захотел защищаться. И моя защита других послужила мне самому. Впрочем, будьте уверены, что я разделяю ваше презрение к тому обществу, которое обратило наслаждение жизнью в свой единственный культ, и что, если я не считаю себя в силах очистить его нравственно, то постараюсь как можно меньше пачкаться от соприкосновения с ним.
Роза одобрила его слова наклонением головы. В ту же минуту дверь гостиной отворилась, и Превенкьер появился на пороге с улыбающимся лицом.
– А! Вы беседуете вдвоем, – сказал он, пожимая руку Томье.
– Действительно, мы просидели вместе часа два.
– И пришли к соглашению?
– Да, отец, – просто сказала Роза.
– Ну, вот и прекрасно. Оставайтесь у нас обедать, Томье!
– Премного вам благодарен, но я не предвидел такого любезного приглашения и дал слово в другом месте. Завтра вы не предложите мне безнаказанно остаться у вас.
– Отлично! Значит, завтра мы вас ждем.
Жан приблизился к Розе, любезно поцеловал ей руку и вышел в сопровождении Превенкьера. В сенях банкир спросил:
– Вы объяснились между собой вполне? – Как нельзя более.
– И моя дочь дала вам слово?
– Дала.
– Превосходно! Теперь, милый друг, ликвидируйте леглизовскую историю. Это самое важное. Я знаю Розу. Она мирится с прошедшим и не будет о нем толковать. От вас зависит упрочить будущее, потому что малейшее сомнение в верности взятых вами на себя обязательств, и все пойдет прахом!
– Будьте покойны.
– Я не настолько спокоен, как бы желал.
– Почему?
– Я боюсь какого-нибудь отчаянного поступка со стороны госпожи Леглиз.
– В конце недели она уезжает в Трувиль. Это сильно упростит дело. Расстояние притупляет чувства.
– Одним словом, будьте решительны, осторожны и устройте все.
– Положитесь на меня!
Томье вышел. Он направился пешком к Триумфальной арке. Ему нужно было поразмыслить после такого решительного разговора, Положение выяснилось. Все препятствия со стороны Превенкьера были удалены. Оставалось победить противодействие со стороны госпожи Леглиз. Кроме того, было важно сообщить госпоже де Ретиф, на что она может надеяться и чего должна опасаться. То была единственная услуга, которую Томье мог ей оказать. Но зато он хотел оказать ее вполне.
Было без четверти семь; Жану как раз оставалось настолько времени, чтобы переодеться к обеду у госпожи Леглиз. Там он был уверен встретить Валентину, по крайней мере, вечером. Молодой человек подумал с неожиданным волнением о том, что, вероятно, в последний раз он будет сегодня в доме очаровательной подруги, которую прежде обожал. Она представилась ему стройная, смеющаяся, белокурая, со своими черными глазами, умными и нежными, какою Томье знавал ее в начале их знакомства и безумно полюбил. В чем же она переменилась, если он собирался теперь ее покинуть и какой-нибудь час тому назад дал слово не видеться больше с нею?
