Шерри Томас - Любовь против правил
Но что это? Фиц просто поднял ее за бока и… Боже милостивый! Неужели он и вправду пинком отпихнул ее чудесное и дорогостоящее платье с дороги?
Теперь он повернул ее лицом к себе.
— Так будет легче продолжать, — сказал он.
Милли содрогнулась. Конечно, ему было легко.
Ее нижняя юбка испарилась. Чулки последовали за ней. Ладони пробежались по застежке ее корсета, и стальные зажимы разошлись, словно он приказал: «Сезам, откройся!»
— Стоп, — сказала она, когда он расстегнул первую пуговицу на ее нижней сорочке. — Я бы хотела остаться в ней.
И не только из скромности, но чтобы не выдать себя. Нагота слишком откровенна. Разгоряченная кожа, учащенное сердцебиение — и бог знает какие еще реакции он сможет возбудить в ней. Лучше сохранить нейтральный слой преграды между ними, пусть даже тонкий.
Фиц помедлил, словно раздумывая.
— Ну что ж. Как вам угодно.
Милли мгновенно онемела. От облегчения, конечно. И может, немного от сожаления, что он даже не хочет полностью раздеть ее.
— Вы можете оставить сорочку, — продолжал он. — Но взамен я включу свет.
— Нет! Никакого света! — Никакого света ни при каких обстоятельствах.
Фиц расстегнул вторую пуговицу на ее сорочке. Его большой палец проник в ложбинку между грудей. Костяшки пальцев слегка касались одной груди, кольцо с печаткой опасно приблизилось к соску.
Он поцеловал ее в шею чуть ниже уха. Затем слегка прикусил мочку. Давление его зубов обожгло ее. Милли плотно сжала губы и едва сумела подавить стон.
Фиц осыпал поцелуями ее щеки, подбородок, уголки губ. Она едва могла дышать, но с каждым вдохом впитывала его запах — запах чистых полей и бескрайних небес. Он продолжал расстегивать ее сорочку, пальцы двигались вниз по ее торсу. Боже милостивый, он погрузил палец в ее пупок — она практически была обнажена.
Десять секунд спустя она осталась совсем голой, сорочка упала к ногам. Теперь только темнота разделяла их. На момент воцарилась тишина. Никто из них не двигался — кажется, даже не дышал.
Затем его ладонь скользнула по ее соску.
«Молчи. Ни звука. Ни при каких обстоятельствах не пророни ни звука».
Милли колебалась. Стон неописуемого удовольствия прорвался сквозь ее крепко стиснутые зубы.
Глубоко внутри ее плотина, которую она непрерывно возводила и укрепляла, рухнула. Год за годом сдерживаемые чувства захлестнули ее. Внезапно ей стало безразлично, что следует оставаться спокойной и покладистой.
Страстное желание овладело ею. Она хотела. Хотела. Хотела!
Она схватила Фица за лацканы сюртука и притянула к себе.
Но он поцеловал ее прежде, чем она успела поцеловать его, — страстно и требовательно, как поцеловал когда-то давным-давно, не вполне трезвый, принимая за свою Изабелл. Милли удовлетворенно застонала от удовольствия. Она жаждала этой горячности, этой страстности.
Его ладони обхватили голову, удерживая на месте под яростным напором его губ и языка. Милли трепетала от возбуждения. Это было именно то, чего она хотела. А поцелуй, Боже, пылкий, страстный, полный откровенного необузданного желания!..
Милли не осознавала, пока не услышала стук пуговиц, разлетевшихся во все стороны, что срывает с него сюртук, разрывая все, что разделяет их тела. Он прервал поцелуй, чтобы помочь ей. Она оттолкнула его ладони — хотела сделать это сама.
Он опрокинул ее на кровать.
Его прерывистое дыхание возбуждало ее. Его неутомимые ладони возбуждали ее. И его возбужденное естество, настойчиво упирающееся ей в бедро — о да! Она думала, что будет бояться его. Или по меньшей мере остерегаться. Но теперь она только упивалась его размерами и его стальной твердостью. Так и должно было быть. Фиц обязан был желать ее с такой страстью, с такой силой.
Она сняла с него подтяжки и стянула через голову рубашку. Затем принялась за брюки.
— Боже мой, Милли…
Да, теперь каждому обращению к ней должно предшествовать подобное богохульство — поминание имени Господа всуе.
Он, конечно, не оттолкнул ее руки, а помог справиться с застежками и освободить его от брюк и нижнего белья. Она сразу же обхватила ладонью его жезл. Он пульсировал под ее пальцами. Фиц с силой втянул в себя воздух.
— Возьми меня, — повелительно заявила она, сгорая от нетерпения.
Он коснулся ладонью ложбинки между ее ног. Она была скользкой.
— Возьми меня немедленно.
— Замолчи, Милли.
— Но я хочу…
Он закрыл ей рот поцелуем.
— Замолчи, не надо торопить события.
Она умолкла.
Он гладил, ласкал и дразнил ее. Каждое прикосновение доставляло ей невыразимое удовольствие. Но ей хотелось большего. Она хотела его. Хотела, чтобы пустота внутри ее поскорее заполнилась.
Она целовала каждый участок его тела, до которого могла дотянуться. Она кусала его плечи и шею. Пробежавшись ладонями по спине, она обхватила его упругие ягодицы.
В ответ он лизнул языком ее сосок. Она застонала от удовольствия. Он ласкал языком ее сосок, прикусывал его зубами и втягивал глубоко в рот. Ее удовлетворенные вскрики эхом разносились по комнате.
Его пальцы, не остававшиеся без дела с первого же мгновения, как оказались между ее ног, выбрали именно этот момент, чтобы нащупать самое ее чувствительное местечко. У Милли перехватило дыхание. Он снова нажал на заветный бугорок, и она непроизвольно забилась в конвульсиях, подхваченная волной пронзительного наслаждения.
Вслед за этим он расположился между ее коленей и вошел в нее.
Это было самое невообразимое ощущение — вторжение в самую ее сущность, расширение, углубление. Но Фиц так досадно медлил, словно готовился атаковать вражескую армию. Однако она слышала, что он в таком же нетерпении, как и она, — с каждым осторожным движением вперед он затаивал дыхание.
Внезапно он резко вонзился в нее. Только что он был еще у входа, а в следующий момент уже глубоко внутри. Они соединились в единое целое. Он тяжело дышал. Она тоже.
Милли было больно. Но она с радостью приняла эту боль — избавление от своей девственности. И эта боль ничего не значила по сравнению с правильностью свершившегося. Вот чем им следовало заниматься все это время каждую ночь, каждый день, каждый час.
Она приподняла бедра, желая большего. Он удержал ее, положив руку ей на живот.
— Тебе не больно?
— Не настолько, чтобы остановиться, — откровенно ответила она — Недостаточно даже, чтобы просить передышки.
И все же он слегка отстранился. Когда она готова была закричать от разочарования, он снова вонзился в нее.
Как можно описать восход солнца слепому? Или шум дождя глухому? Разве можно словами выразить наслаждение любви? Каждый его выпад вызывал бурный всплеск чувств. Одновременно сжимал и растягивал ее.
