Густав Даниловский - Мария Магдалина
Она встала, обошла вокруг хижины, остановилась на краю обрыва и заглянула вниз.
В предрассветных сумерках на дне котловины ей бросились в глаза какие-то черные тени. Она рассмотрела, что это плащ Иуды. Быстро и ловко спустилась Мария по крутому обрыву и стала, как вкопанная, На камнях потока на боку, в луже крови лежал Иуда с разбитой головой; между бессильно повисшими руками виднелся дырявый кошелек и блестели рассыпавшиеся сребреники.
— Сребреники, — загудело в голове Марии.
Бледная, как привидение, она опустилась на колени и дрожащими руками стала собирать деньги и считать. Около разорванного кошелька оказалось четырнадцать, дальше покатилось еще три, потом нашлось еще семь. Остальные она долго не могла найти, искала упорно, пока, наконец, не заметила что-то в кровавой луже. Мария смело погрузила в нее руку и достала оттуда еще пять, не хватало только одного. Мария приподняла плащ, встряхнула его, поднимала окоченевшие руки и ноги, поворачивала разбитую голову мертвеца и, наконец, нашла последний сребреник в судорожно сжатых руках Иуды.
Некоторое время она держала в окровавленных руках кучку этих денег, которые, казалось, жгли ее руки, потом отскочила, задрожала, как лист, и бросила все в воду, на миг запенившуюся кровью.
Почти без памяти Мария склонилась над потоком и стала мыть в нем свои дрожащие руки, дикими глазами следя за тем, как вода окрашивалась кровью и уносила эту кровь вдаль. Когда исчезла последняя капля крови, она опустила голову и долго сидела неподвижно, думая о том, что позади нее лежит труп. Потом задрожала, повернулась и впилась в него горящим взглядом.
Эти руки, эти мертвые руки, когда-то мощные, обхватывали ее горевшее страстью напряженное тело. Эти руки, посинелые руки мертвеца, как стальной обруч, опоясывали ее талию и бедра… Эти губы, распухшие теперь, когда-то жарким властным поцелуем прижимались к ее пурпуровым губам… Эта голова, теперь разбитая, когда-то укрывалась в волнах ее волос… Это разбитое и искалеченное тело покоилось когда-то в ее объятиях.
— Предатель! — пронзила ее сознание ужасная мысль, и лицо Марии страдальчески задергалось, а глаза наполнились слезами. Уже без всякого отвращения она подошла к мертвецу, сняла с него плащ, разостлала на земле, нежно, как мать, окутала его этим плащом и ушла. Из груди ее вырвалось короткое рыдание, а из глаз выкатилось несколько слезинок.
Долго ходила она по улицам, пока, наконец, нашла дом Эфраима.
— Ну, что Иуда? — стали расспрашивать ее ученики.
— Не живет уже, — ответила она изменившимся голосом и устало опустилась на скамью.
Ученики долго молчали и вдруг испуганно переглянулись, заметив, что края ее рукавов в крови.
— Мария, — сурово заговорил Петр. — Что ты сделала с ним?
— Обернула его в плащ и оплакала, — угрюмо ответила она.
— Я не спрашиваю тебя, что было потом, но что раньше?
— Любила его, — ответила она тихо, и лицо ее помертвело, а глаза стали мутными и сонными.
С этих пор на некоторое время энтузиазм ее угас, хотя известия о появлении то тут, то там воскресшего Иисуса становились все чаще и чаще.
Видение Петра было довольно слабого характера. Далеко ярче был рассказ двух ревностных последователей Иисуса: Клеопы и Луки.
Они вдвоем шли в Эммаус и вспоминали о последних днях Иисуса и его муках. Вдруг к ним подошел неизвестный человек и спросил, о чем это так горячо они разговаривают. Когда они ему рассказали, как старейшины в Иерусалиме осудили и приговорили к смерти того, кто, по их мнению, мог спасти народ Израиля, что это было три дня тому назад, что женщины говорят, будто бы он воскрес из мертвых, что ученики действительно нашли пустой гроб, что тело учителя исчезло, — незнакомец стал расспрашивать их о различных подробностях, и оказалось из разговора, что он человек начитанный в Священном писании, хорошо изучил книги пророков и Моисея. Так разговаривая, они подошли к Эммаусу. Когда они пришли в Эммаус, незнакомец хотел идти дальше, но они упросили его остаться поужинать. И вот, по его манере ломать хлеб, по тому волнению, которое испытывали их сердца в общении с ним, они, увы, поняли, что это был учитель, лишь тогда, когда он уже ушел.
Мария слушала все эти рассказы с тихим спокойствием, но и с чувством горечи, что он не является ей. Он сказал ей: «Не прикасайся еще ко мне», и она надеялась, что это «еще» скоро минет, и плакала по ночам, что оно тянется так долго.
Постоянное пребывание среди учеников стало для нее чрезвычайно тягостным. Ее неприятно поражали их странное поведение и образ действий. Казалось, как будто бы воскресение из мертвых учителя было для них совершенно неубедительно.
Самовольно, не дожидаясь решения учителя, они избрали на место Иуды нового товарища. Одни из них хотели Иосифа, другие — Матфея; наконец, бросили жребий и счастье выпало на долю последнего.
Потом пошли споры о том, кто должен стоять во главе, и мнения вновь разделились. Сторонники Иоанна ссылались на ту симпатию, которую учитель постоянно высказывал Иоанну, а сторонники Петра — ссылались на его годы и на то, что Иисус назвал его камнем, на котором должна быть основана его церковь.
Спорящие стороны стали прибегать к Марии, мучили ее вопросами по делу, совершенно для нее не интересному, Допытывались у нее — учитель, приказывая уведомить учеников, не называл ли каких-либо имен и в каком порядке?
А когда она, измученная их приставаниями, отвечала коротко, что он назвал только одно имя — ее собственное и сказал «Мария», — стали относиться к ней недоверчиво и сомневаться, чтобы учитель мог выделить так из всех них существо, как бы то ни было, много грешившее и вдобавок еще женщину, И постепенно ученики становились для нее все более и более чуждыми. Она все больше и больше отстранялась от них, и в конце концов ее охватило желание полного одиночества.
Придя к убеждению, что в уединении ей легче будет встретиться с учителем и сойтись с ним, она, не прощаясь ни с кем, решила уйти в пустыню. Но перед уходом ей захотелось еще раз пойти на гору Елеонскую и посмотреть, что делается в Вифании.
В усадьбе она нашла вырванные ворота, следы опустошения и попытки грабежа. На дворе лежал вытащенный из ее комнаты сундук, вор, испуганный ее приходом, не успел еще ничего унести.
Наверху лежал коричневый плащ, которым Иисус покрыл ее при первой встрече. Она осторожно вынула его и поцеловала, как реликвию, прижимаясь к нему лицом, губы ее задрожали, и щеки покраснели от прикосновения к жесткой ткани, потом отложила его в сторону.
Затем она достала измятую тунику цвета морской воды, в которой она была у Муция, с печальной улыбкой присматривалась к легкой, прозрачной материи, протканной серебряной ниткой, и бросила ее в огонь; туника сгорела в один миг.
