Конни Брокуэй - Мой милый враг

Лили вздохнула, заметив, что Франциска тайком наблюдает за ней.

— Ты романтик, Франциска, — промолвила она. Ее собеседница криво улыбнулась:

— Ты так думаешь?

, — Да. Правда, уже изрядно потрепанный жизнью, но все же романтик.

Франциска подняла свою рюмку и посмотрела сквозь ее граненую поверхность на свечу с таким видом, словно в ней содержался ответ на все загадки Вселенной.

— Почему ты не идешь спать?

— А ты? — отозвалась Франциска рассеянно.

— Потому, что у меня есть расходные книги, над которыми нужно поработать, счета, которые нужно оплатить, и цифры, чтобы тешиться ими на досуге.

— А у меня есть прошлое, которому пора подвести итог, долги, которые нужно оплатить, и воспоминания, чтобы тешиться ими на досуге. — Она мельком взглянула на девушку. — Быть неудавшимся романтиком — довольно утомительное дело.

— Я вовсе не считаю тебя неудачницей, — ответила Лили мягко.

Франциска улыбнулась:

— Да, я неудачница и сама это знаю. Иди, дитя мое. Сегодня вечером мне хочется побыть одной. Случай настолько редкий, что, думаю, над этим стоит поразмыслить.

— Ты действительно так считаешь? — спросила Лили, не желая оставлять Франциску наедине с портвейном и черной меланхолией.

Франциска взмахом руки отпустила ее, и тогда Лили наконец покинула ее, проделав короткий путь по коридору до библиотеки, где ее уже ждала стопка бухгалтерских книг и счетов, которая, как ей казалось, никогда не уменьшалась в размерах.

Эйвери не мог ни на чем сосредоточиться. Он отшвырнул в сторону журнал, в котором была опубликована последняя из серии его путевых заметок, и печально уставился в окно спальни, по которому неумолчно барабанил дождь. Образ Лили неотступно преследовал его, она лишала его рассудка, она была здесь, с ним, в его мыслях, в его крови — и в его сердце.

Когда она совсем недавно лежала под ним и он сжимал ногами ее бедра, когда она, задыхаясь, спросила гортанным голосом, не собирается ли он прямо сейчас осуществить свою месть, он с трудом удержался от того, чтобы не сделать это прямо в тот момент! И только те самые пресловутые правила поведения, которых он до сих пор неукоснительно придерживался, спасли ее — и то ненадолго. Ибо стоило ей опять произнести очередную колкость, как он тут же воспользовался этим малоубедительным предлогом для ответных действий и поцеловал ее. Мокрая одежда облепила ее тело, от чего оно казалось обнаженным, и его охватило желание. Однако стоило ей шевельнуться, как он выпустил ее из рук, опасаясь того, что мог сказать или сделать в следующее мгновение, и поспешно удалился.

Он направлялся в ванную, когда внезапно раздался страшный грохот, возвещавший о появлении Лили. Он немедленно бросился в парадный вестибюль и застал ее там стоявшей с выпученными от ужаса глазами, а грязь ручейками стекала с ее рук и одежды на пол.

За обедом она старательно избегала смотреть в его сторону, не отрывая своего прелестного личика от тарелки, словно хотела испытать его решимость вести себя достойным образом. Эта женщина проникла в его кровь гораздо глубже, чем простая лихорадка. Скорее она была для него чем-то вроде малярии, которая остается в скрытом состоянии недели, месяцы, даже годы, а потом вдруг снова вспыхивает с убийственной силой. И так же как в случае с малярией, он сильно сомневался, удастся ли ему когда-нибудь окончательно от нее избавиться. Немного самоконтроля — вот и все, на что он был способен.

Эйвери поднялся с кресла и стал расхаживать взад-вперед по комнате, потом подошел к окну и выглянул наружу. Двумя этажами ниже из окна библиотеки лился яркий свет. Он вынул из кармана позолоченные часы Карла. Даже эта вещица, которую он хранил как память о своем дорогом погибшем друге, теперь напоминала ему о ней.

Он защелкнул крышку часов. Кто мог бодрствовать в столь поздний час? Бернард? Мальчик как-то сказал ему, что любит засиживаться допоздна за книгами. Пожалуй, он не откажется от компании, а Эйвери был рад любой возможности отвлечься от назойливых мыслей.

Он натянул на себя рубашку, даже не удосужившись застегнуть ее как следует, и, выйдя из комнаты, направился вниз по лестнице. Он не стал зажигать свечу, так как и без того отлично видел в темноте. Уже на самой нижней ступеньке его внимание привлек слабый свет, проникавший в коридор из гостиной.

Эйвери нахмурился. Неужели все семейство, будь оно неладно, состояло из одних лунатиков? Очевидно, это была Лили. Осторожно, чтобы случайно ее не потревожить, он приоткрыл дверь и заглянул в комнату

Франциска лежала на диване, свернувшись калачиком и подложив ладонь под щеку, и сладко спала. На столике рядом с ней догорали две свечи. Волосы ее растрепались, дорогое платье было помято и сбилось набок. На полу возле дивана стоял наполовину опустошенный графин, а рядом с ним валялась хрустальная рюмка, возле которой виднелось небольшое темное пятно.

Эйвери на цыпочках подошел к Франциске, поднял ее на руки, бережно пронес по коридору мимо библиотеки в отведенные ей апартаменты, так же бережно уложил на большую пуховую постель и зажег свечу, чтобы, проснувшись, она не перепугалась до смерти, увидев себя в незнакомом помещении. Затем накрыл ее одеялом и откинул с лица волосы.

— Спокойной ночи, мисс Торн, — пробормотал он, и тут что-то заставило его обернуться.

Лили стояла в дверях, сияние свечей отражалось в ее темных глазах. Приложив палец к губам, Эйвери протиснулся мимо нее, схватил за запястье и вывел в коридор, затем беззвучно закрыл дверь и увлек ее за собой в библиотеку.

— И часто с ней такое случается? — спросил он.

В его мягком голосе не было ни малейших следов укора — только легкая грусть. Она прежде не думала — да что там, даже представить себе не могла, — что мужчины способны проявить столько сердечной теплоты. Она вправе была ожидать от него презрительной усмешки при виде подобной слабости в женщине много старше его самого или хотя бы выражения неодобрения и досады на лице. Однако она не увидела ничего, кроме сострадания, и это наполнило ее душу страхом. Сила — и нежность.

— Часто ли с ней такое случается? — повторил он.

Эйвери стоял совсем близко от нее — так близко, что Лили даже смогла разглядеть крошечные рыжие пятнышки в его зрачках. Она покачала головой — не столько в ответ на его вопрос, сколько для того, чтобы собраться с мыслями.

— Нет, не очень. Наверное, это летние грозы так влияю на ее настроение.

Эйвери пригладил рукой волосы, и тут она заметила, что рубашка его расстегнута, открывая взору сильную мускулистую грудь. То, что он не придавал никакого значения своему внешнему виду, свидетельствовало о его озабоченности состоянием Франциски.