Елена Арсеньева - Царица без трона
А сколько обещаний он роздал: насчет земель, княжеств, денег… И все это время обхаживал, обхаживал Мнишка, уламывал отдать ему Марианну…
Ведь оказалось, что ни слова ее, ни то письмо, из-за которого он дрался на дуэли с глупцом Корецким, ничего не значили. Желанную красавицу он мог получить только в одном случае: если взойдет на московский трон. Более того! Сендомирский воевода сохранял за собой право и тогда отказать Димитрию в руке дочери…
Словом, Димитрий был слишком озабочен своими делами и редко вспоминал тогда пропавшего Варлаама. И вдруг после победы под Новгород-Северским узнал от пленного Федора Мстиславского, наголову разбитого поляками, что в Москве по рукам ходит и с площадей дьяками читается «Извет» монаха Варлаама Яцкого, который голову готов на плаху положить, чтобы доказать: царевич Димитрий никакой не сын Грозного, а беглый монах-расстрига Чудова монастыря Григорий Отрепьев. Жил он-де в монастыре, но вдруг с ума сошел и, наущенный враждебными Годунову боярами, начал воображать себя не убитым в Угличе, а чудом спасшимся царевичем. Сбежал из России, пошел в Киев и Польшу, там продался католикам, возмутил и привлек на свою сторону шляхту и вот теперь пришел кровь пить с русской земли, веру православную прикончить и взбунтовать народ против доброго царя Бориса. Ничего не скажешь, ловко была здесь перемешана ложь с правдой…
Бог его знает, сего неведомого Отрепьева, про которого Димитрий прежде и слыхом никогда не слыхал, но Варлаам точно сошел с ума, коли смог написать такое! И ведь не станешь каждому объяснять, что ты никакой не расстрига Гришка Отрепьев, а подлинный царевич! Многие поверили извету Варлаамову, хотя это был никакой не извет, а сущий оговор и клевета наносная. Поверили и поляки. А скорее просто схватились за предлог выманить у царевича побольше денег, взять его за горло мертвой хваткой.
И взяли же, черти!
Той ночью он не спал и мучился, как раздобыть денег для всех. И вот пришли к нему жолнеры из роты Фредра и говорят:
– Ваша царская милость, извольте только нашей роте заплатить – мы и останемся, а остальные останутся, глядя на нас. Мы никому об этом не скажем, и вы не говорите.
Димитрию, видимо, бес разум помутил, потому что он согласился и отдал жолнерам деньги. Однако, само собой, те сразу напились и разболтали о получке другим соплеменникам, так что наутро толпа разъяренных поляков встретила царевича у шатра и ну требовать жалованье. Нечем, нечем было платить! Тогда поляки набросились на Димитрия, сорвали шитую золотом и подбитую соболями ферязь… [48] Спасибо, вмешались свои, московские люди, князь Мосальский-Рубец да Голицын: выкупили у поганой шляхты за триста злотых одежду своего государя.
– Что же ты за царь, коли у тебя денег нет? – сказал какой-то поляк, по виду из самой что ни на есть захолустной, а значит, и чрезмерно заносчивой шляхты. – Ей-же-ей, сидеть тебе на колу!
Много в то утро стерпел Димитрий, ну а этого не стерпел: ударил оскорбителя в зубы, аж кулак раскровавил.
– Что такое?! – начали куражиться поляки. – Москаль нашего рыцаря бьет? Да мы с таким господарчиком больше ни часу не останемся!
И начали собираться уходить. Больше всего хотелось Димитрию плюнуть на них, но он оставался один. Пришлось усмирить гордость – небось и батюшке Ивану Васильевичу порой приходилось ее усмирять перед распоясавшимися, обнаглевшими боярами! – метаться между поляками, уговаривать, умолять, улещивать их… Кое-какие жолнеры устыдились и остались – всего полторы тысячи человек. Остальные ушли.
Самое худое в те минуты для Димитрия было то, что с ними ушел и пан Мнишек. Человек, на которого он смотрел почти как на отца… Конечно, Мнишек уходил якобы не из-за денег. Причину он назвал самую извинительную: шляхта-де с Димитрием во главе воюет против московского царя Годунова по своей воле, как свободные наемники, а он – королевский польский воевода, человек государственный, его присутствие в войске претендента означает, что вся Польша против Московии ополчилась. Как же такое можно допустить, если официально между двумя странами вполне мирные отношения и никто никому войны не объявлял?
Ну да, а три дня назад, пока не возникла эта свара из-за денег, пан Мнишек не ощущал себя государственным человеком? И не боялся конфуза за то, что участвует в необъявленной войне? И небось уже прикидывал, что Марианне придется подыскивать другого мужа…
Когда Димитрий это понял, ему показалось, что он сходит с ума. Он всегда знал, что в его страсти к Марианне есть что-то губительное, находящееся вне его воли. Вот так же Марк Антоний потерял рассудок от любви к Клеопатре…
Да, Марианна была для Димитрия гибелью. Но он предпочитал умереть, чем жить без нее!
И тогда он начал проклинать и молиться. Он продавал душу равным образом и Богу, и дьяволу. Он твердо пообещал десять лет своей жизни за победу и за возможность получить Марианну, Марину, как он звал ее тайком, в душе своей. «Сыграть с ней свадьбу – а там… а там хоть трава не расти!» – шало заклинал он небеса.
Прошел день – небеса не слушались. Второй – оставались безответны. А на третий день к Новгород-Северску пришли двенадцать тысяч запорожцев. Они привезли с собой пушки, в которых так остро нуждался Димитрий, и согласились выступить в Комарницкую волость – к новым победам.
Но до побед еще пришлось испытать и горечь поражений…
Димитрий зажмурился, настолько остро всплыл в памяти тот разгром под Добрыничами. Дело шло к полной погибели, войско рассеялось, коня под Димитрием убили, и если бы не Василий Мосальский-Рубец, который отдал царевичу своего коня, он оказался бы в плену. Сбылось бы пророчество того скаженного [49] шляхтича: мол, сидеть тебе на колу! Конь Мосальского под Димитрием тоже был подстрелен, но все же вынес седока. И с тех пор вылеченный коняга содержался в такой чести и холе, что любой человек позавидует. Разве что тот почет, который оказывался отныне князю Мосальскому, превосходил почет, оказываемый его коню!
…И вот Димитрий в Путивле. Стоит на городской стене, смотрит в туманную даль и слушает, как поют поляки в своей церкви, которую устроили в Путивле с дозволения царя. Димитрий в день Благовещения подарил в эту церковь образ Богородицы, украшенный по серебряному окладу дорогими каменьями, а ко дню Пасхи – богатый покров из персидской материи. Но в то же время приказал привезти из Курска чудотворную икону Божьей Матери, которая славилась знамениями и исцелениями.
Священники величаво и торжественно обнесли ее по городской стене; множество народу следовало за ней. И каждый день после этого обхода Димитрия встречали в православной церкви: он усердно молился пред иконой и клялся, что отдает себя и свое дело Покрову Пресвятой Богородицы.
