Ведьмины тропы - Элеонора Гильм

Нютка словно увидала, как ребенок падает с помоста и тело его превращается в кровь и лохмотья. Казалось ей, что история для праздничного стола непригодна, но собравшиеся слушали пастыря. А после преподнесли имениннице икону, где святые мученики Иулита и Кирик обнимались, воссоединившись навеки.

Вознесли молитвы, Нютка и две молодые служанки все же облились слезами, а потом речь пошла об ином.

– А я жениха Улитке нашей отыскал, – довольно бухнул Митрофан. – Пора, уже засиделась в девках.

За столом замолчали. Представить странную, не от мира сего Улиту женой, хозяйкой, матерью – чудно´. Нютка недавно узнала, той исполнилось девятнадцать лет. Казалась она еще ребенком: пугливая, тихая, лик ясный, взгляд робкий. Нютка и относилась к ней словно к младшей сестрице, а сама оказалась младше на целых четыре года. Смехота.

В девятнадцать лет, да без мужа! Вековуша, непетое волосьё, пустоцвет – в деревне вослед пускали бы обидные прозвища, пели под окном. А здесь, в огромном купеческом доме, Улита жила, словно в ином мире, без подруг, женихов и пересудов.

Нютка глядела на нее, безмолвную, загадочную, далекую от родного дома и семьи. Придется ли Улита по душе сватам и неведомому жениху? Как жить с той, что и слова не молвит, что боится всякого звука? Того Нютка не ведала.

Но слышала от матери, что счастье и на печи найдет. А может, завидует сейчас той, кто скоро обретет мужа? Эх, сейчас и Нютке бы в разгар девичьей поры в шелка наряжаться, гулять по улицам Соли Камской, петь песни и стрелять глазами. А она, словно кружевница Улита, заперта в тесной клети.

* * *

Сваты не заставили себя долго ждать.

Перезвон колокольчиков, степенный разговор – скоро к Селезневым пожаловали гости. Служанки быстро накрыли стол: стерлядь, рыбная похлебка, пироги с капустой, свежее варенье из смородины да земляники. Тетка Василиса в лучшем наряде – красная парча и золотое шитье – встречала сватов, ласковым голосом спрашивала о житье-бытье, расхваливала «голубушку, прелестницу да хозяюшку Улиту».

Нютка вместе со служанками стояла у стеночки, разглядывала пирующих, смеялась в ладошку над старым и глухим сватом. А с женихом Улите повезло. Крупный, высокий, под самый потолок, с окладистой бородой взрослого мужика, он без всякого интереса оглядывал трапезную, жевал стерлядь, вытирал пальцы прямо о вышитую маками скатерть и тихо разговаривал о чем-то с Митрофаном.

– Принесите квасу, – велела тетка.

Нюта мигнула девкам: сама принесу, забавляйтесь дальше. Подхватила высокий кувшин – стоял как раз возле жениха, – да неловко. Тяжелая посудина выскользнула из рук да покатилась к краю стола.

– Ой, – не сдержалась Нютка. Как будет кричать жаба-тетка!

Жених поймал кувшин, обхватил ладонью его пузатый, украшенный яркой росписью бок.

– Что ты, девица? Осторожней надо, – сказал он и поглядел на Нютку. А она – нет чтобы опустить глаза! – ответила тем же.

Светловолос, могуч, а не похож на батюшку. Глаза как небо в грозу, бровей не видно на румяном лице, нос кривой, словно кто-то перебил ему. Да только шрам на ее щеке разглядел и не ужаснулся. За то спасибо.

Глядела всего ничего, а о многом успела подумать.

– Сестрица моя, – объяснил Митрофан Нюткину вольность и крик «ой», за который служанку бы нещадно пороли.

Нютка бежала в стряпущую со злополучным кувшином. Коса, обвитая тесьмой, била по спине. Она знала, что вослед глядит сероглазый гость. И пело внутри: не всех пугает отметина на ее щеке.

* * *

Улита, обряженная в лучшие шелковые одежды, стояла перед трапезной. Она вцепилась в Нюткину руку: холодные пальцы, словно из ледника вылезла.

– Все у тебя, Улитушка, ладно будет, – повторяла Нютка.

И вспоминала, как сваты приезжали за ней. Скинутое покрывало, испуганные глаза жениха, Илюха с наглыми речами… Все это подернулось туманом, и та печаль казалась теперь Нютке глупой. К матушке бы сейчас прижаться, в синие отцовы глаза поглядеть, Феодорушку приголубить… Черт с ними, с глупыми женихами!

Улита подошла к столу и замерла. Испуганный птенец в красном шелке, а не величавая пава. Она так и стояла: ни поклониться, ни меда налить, ни улыбнуться под тонким покровом. Жених разговаривал с Митрофаном, словно здесь и не было девицы, предназначенной ему, а глухой сват спросил громко, так что услыхал весь дом:

– Болеет, что ль, девица?

По Нюткиным ушам ударил его обидный вопрос. Взять бы за длинные усы и дернуть со всей силы!

Тетка что-то забормотала негодующе, но слов ее не понять.

– Иль что?

– И-и-и…

Улита вдруг зашаталась, присела, скорчилась здесь же, возле стола, завыла тоненько, тоскливо. Какая с нее девка на выданье!

– И-и-и-и-и…

– Внученька, чего же ты? – испуганно повторяла тетка Василиса, пыталась поднять Улиту, а та, не замечая, что дорогой шелк раскинулся на дощатом полу, точно крылья подстеленной птицы, выла.

– Ить и правда больная, – повторил сват.

Нюта оттеснила тетку – та лишь пучила глаза и открывала по-жабьи рот, – схватила за плечи Улиту, прошептала в ухо: «Кружева пойдем плести». С облегчением поняла, что бедная невеста подчинилась: поднялась с пола, сгорбилась, пошла за ней.

Тетка Василиса разрешила Нютке до самого утра сидеть в горнице с горе-невестой.

– Ай да птичка,

Ай да летунья,

Забери меня

В небо синее.

Ай да птичка,

Ай да воркунья,

Ты напой мне

Песню старинную.

Ай да птичка,

Ай да ведунья,

Ты пошли мне

Молодца доброго…

Песни пермских земель принесли им обеим покой. Они заснули на лавке бок о бок, повторяя и в полусне: «Ай да птичка».

* * *

Верхний посад не нравился Нютке. Не так часто оказывалась она за пределами теткиных владений, но всякий раз мерещилось, что здесь идет бой длиннохвостых петухов.

Усадьбы огромные, в два-три отцовых дома, яркие, расписные, с деревянным узорочьем и гребнями на башенках. Они теснились, подпирали друг друга заборами, сараями, словно пытались вытолкать, пихались постройками, жили недружно. Митя сказывал, что губная изба завалена грамотками да жалобами друг на друга.

«Устюг Великий – народ в нем дикий», – слыхала Нютка поговорку. И местные тем гордились. Дикий не дикий, но здесь одной девке выходить на улицу было опасно. Могли ограбить, могли пристать с непристойными словесами. Одна из теткиных служанок пропала средь бела дня, а нашли ее на берегу Сухоны без одежи, а дальше говорили шепотом.

Чего у города было не отнять (здесь всякий бы согласился) – богатства золотокупольных храмов, мощи крепостных стен и башен. Нютка, хоть и держали ее в черном теле, бывала и в ближайших церквях: Рождества Христова, Никольской, Троицкой, Варваринской, гуляла в торговых рядах, глазела на суету владыкиного двора.

А сегодня выпало ей немалое счастье: с братцем Митей проехаться в расписной колымаге, да с ветерком. Красный сарафан, желтая душегрея, сирейский платок, бусы в три нити – Нютка ощутила себя дочкой Строганова, а не заморенной, безвестной служанкой в теткином доме.

– Сусанна, послушай меня, голубушка.

Ой неспроста братец позвал на прогулку. Нютка знала, что он сейчас скажет. В груди стучало часто-часто, и румянец заливал щеки, и шрам на