Элизабет Гоудж - Гентианский холм
Зрелище было чудовищным. Захарии почудилось, что он заглянул в ад. Берег был запружен бегавшими людьми. То и дело из тьмы появлялось чье-то искаженное красное лицо. Все что-то кричали, кто-то ругался. Волны яростно обрушивались на берег. В лучах света от штормовых фонарей были видны сонмы брызг. Ветер был настолько шумный, что заглушал своим воем и голоса, и звуки пушечных выстрелов с разбитого корабля.
В неровном свете фонарей нелегко было разглядеть силуэт обреченного корабля, зажатого меж острых скал. Из-за крушения в борту судна образовалась страшная пробоина, в которую теперь свободно врывались волны. Когда Захария увидел эту ужасающую дыру и подумал о людях, находившихся в тот момент на корабле, вся старая ненависть к морю проснулась в нем и захлестнула его сознание. Ему даже стало дурно. Затем тошнота прошла и сменилась яростью. Почему никто ничего не делает?! Что они там так и будут стоять на месте и смотреть на то, как погибают люди?!
Должно быть, он выкрикнул эти горькие слова упрека вслух, так как почувствовал, как рука доктора тяжело легла ему на плечо. Доктор встряхнул его и что-то крикнул. Из-за шума было не слышно. Потом доктор показал в море рукой и Захария, проследив взглядом направление кисти доктора, увидел несколько шлюпок, которые шныряли вокруг «Почтенного». Затем он заметил и несколько смельчаков из числа местных рыбаков, которые на своих лодчонках пытались подплыть к кораблю со стороны берега.
Пушечные выстрелы с «Почтенного» были услышаны по крайней мере на двух других кораблях ушедшей эскадры, так они тоже послали на помощь товарищам свои шлюпки. Был передан приказ адмирала покинуть тонущий корабль. «Почтенный» лежал на боку и в любую минуту мог развалиться на части. Все же пушки продолжали палить, и Захария знал, что они будут палить до тех пор, пока хоть один матрос останется на борту корабля.
А затем началась одна из самых славных операций по спасению жизни людей, которая когда-либо проводилась в заливе Торби. Борьба за жизнь терпящих бедствие продолжалась всю эту кромешную ночь. Одна за другой маленькие шлюпки подплывали к корме «Почтенного». Офицеры корабля, не думая о себе, помогали сойти с корабля своим матросам. С борта кидали веревки. Некоторые лодки со спасенными пытались подплыть к берегу. Но волны были такими страшными, что лодки переворачивались и люди либо тонули, либо их с неистовой силой швыряло о скалы. Впрочем, основное большинство шлюпок отходили от корабля в открытое море, чтобы вернуться к флоту, который послал их. Это было безопаснее, хотя и тут несколько шлюпок перевернулось, а спасти отдельных людей в кипящей штормом воде было уже невозможно.
В пять часов утра капитан Хантер наконец согласился покинуть свой корабль. В едином строю, возглавляемом одним из младших офицеров, офицеры и десять человек матросов, которые отказались уйти с корабля без своих командиров, спустились в две последние шлюпки. Для всех не хватило места и нескольким офицерам пришлось держаться за борта шлюпок. На «Почтенном» остался только один вдребезги пьяный морской пехотинец, который наотрез отказался уходить. Он ушел под воду вместе с кораблем.
Всю ночь Захария трудился, не хуже других мужчин, которые были на берегу, не покладая рук. Едва завидев рыбаков, пытавшихся столкнуть в воду свои лодки, чтобы идти на помощь «Почтенному», он попросился в одну из них вместе, с Джорджем Спраттом. Их лодка была одной из немногих, которой удалось добраться до «Почтенного» по бушующему морю, взять на борт моряков и благополучно выгрести к берегу, не опрокинувшись. Позже Захария вдруг обнаружил себя стоящим по пояс в холодной, как лед, воде… Том Пирс был позади него. Они вытягивали из воды тех, кто пытался спастись по веревкам, протянутым от «Почтенного» к берегу.
Когда все было кончено, они вернулись на постоялый двор у гавани. Захария помогал доктору, который приводил в чувство полумертвых, нахлебавшихся воды моряков. Всю эту ночь он был движим гневом и ненавистью к морю. Это был не просто гнев, а какая-то победная ярость, какой-то дикий триумф. Он мало что соображал в ту ночь, помнил только, что был охвачен двумя чувствами: яростью и триумфом.
Еще не рассвело, когда они наконец покончили со всеми спасательными работами. Спасатели стали расселять спасенных по своим домам, где бедняг ждало горячее питье, ванна и постель. Доктор увез на своей бричке двух молодых офицеров. Захария, Джордж Спратт и Том Пирс шли домой пешком. Они были слишком утомлены, чтобы обмениваться впечатлениями, но Том все-таки сказал Захарии:
— Ты сегодня сделал мужскую работу… сэр.
Джордж пробурчал что-то в знак солидарности с мнением старого моряка. Захария благодарно кивнул. Он и сам знал, что был сегодня не хуже других. Ярость оставила его, но чувство триумфа осталось, и хотя у него зуб на зуб не попадал от озноба, это чувство, казалось, грело его.
Глава XI
1Проснувшись на следующее утро, Стелла ничего не знала о том, что произошло прошлой ночью в заливе. На ферме еще никто об этом не знал. Взрослые, правда, слышали ночью пушечные выстрелы и предчувствовали, что соседям будет что рассказать им сегодня в церкви.
Стелла бодро выпрыгнула из кровати и подбежала к окну, чтобы полюбоваться на наступающий день. Ветер ослаб, дождевые облака ушли далеко, и было ясно, что небо скоро совсем очистится и прояснится, как всегда бывает после шторма. Одеваясь, девочка тихонько напевала, ибо больше всего на свете любила воскресенья. Сегодня все будет необычно. И завтрак будет необычный. Подадут жареный окорок, а не просто овсянку. Отец Спригг будет необычно выглядеть в своей форме милиционной армии, в которой он по воскресеньям перед церковью муштровал новобранцев. Необычно будет выглядеть и матушка Спригг в своем лучшем наряде. И сама церковь будет сегодня необычна, и песнопения, и громкий, сочный голос приходского священника…
После раннего завтрака все быстро сделали все утренние дела на ферме, а потом стали помогать отцу Сприггу наряжаться в военную форму. Это был очень красивый мундир, отличавшийся пурпурным, белым и золотистыми цветами, но с каждой неделей он словно бы становился все меньше и меньше. Все домочадцы помогали отцу Сприггу. Старик Сол чистил его блестящие сапоги. Мэдж — экипировку, Стелла — шляпу, а матушка Спригг помогала натянуть на супруга мундир и успокаивала его, когда тому долго не удавалось просунуть в рукава руки. Процесс одевания в военную форму всегда выводил отца Спригга из себя. Он был настоящим патриотом, но считал свои занятия с новобранцами пустой тратой времени. Ведь так много было дел на ферме! Однако он шел на плац. Злился и чертыхался, но шел. В глубине души ему хотелось разобраться лично с Бони в одном сражении и раз и навсегда покончить со всей этой комедией.
