Жюльетта Бенцони - Звезда для Наполеона
Марианна в отчаянии бросила взгляд в сторону лестницы. Но сестра, возглавлявшая колонну, должна была быть уже внизу, все происходило ужасно стремительно. Через мгновение она уже будет мертва, бессмысленно зарезана полусумасшедшей. Для всех этих женщин, которых она не знала, ее смерть, похоже, была простым развлечением. Увидев, что Вязальщица бросается на нее с поднятым ножом, она закричала не своим голосом:
– Ко мне! На помощь!
Ее крик пронесся над приглушенными шушукающимися голосами, окружившими Марианну омерзительным покрывалом ненависти. Нож промелькнул на волосок от ее головы. Но, ускользнув от него, она приблизилась к одной из заключенных с сабо, которая не преминула нанести удар своим грозным оружием, едва не попавшим прямо в лоб Марианне. К счастью, густые волосы и чепец смягчили удар и она не потеряла сознание. Но где искать убежище? Вязальщица снова готовилась к нападению со своей идиотской усмешкой, наводившей ужас на Марианну. И повсюду вокруг себя несчастная видела только кривляющиеся физиономии, искаженные гнусной жестокостью. Откуда берутся столь отвратительные существа?
Однако ее зов о помощи был услышан. Прежде чем Вязальщица бросилась в третий раз, вернулась надзирательница в сопровождении другой сестры, которая размахивала громадной дубинкой. Под ударами и пинками зловещий круг мегер распался. Надзирательница схватила за руку Вязальщицу и вырвала у нее нож, в то время как ее спутница, раздавая налево и направо тумаки, заставила женщин выстроиться в шеренгу. Марианна, бросившаяся на пол, чтобы избежать удара, тоже оказалась на ногах гораздо быстрее, чем ей хотелось бы… И сейчас же поразилась обвинению:
– Вязальщица только защищалась, сестрица! Эта потаскуха хотела ее удушить! – прохрипел чей-то голос.
– Это неправда, – запротестовала обвиняемая. – Я только дала ей пощечину за то, что она била меня по ногам.
– Врунья! У-у… У-у… Грязная шпионка! Ты хотела ее прикончить.
– А нож! – вне себя закричала Марианна. – Может быть, это я его принесла?
– Конечно! – спокойно солгала высокая тощая девица с чахоточным румянцем на скулах. – Она заранее его спрятала, мерзавка!
Подобное двуличие и недобросовестность возмутили Марианну до такой степени, что она забыла об элементарной осторожности. Эти женщины были только зловредными животными, и в споре она невольно опускалась до их умственного уровня.
Растопырив пальцы, она бросилась на самую злобную, в то время как Вязальщица, искусно притворяясь плачущей, жаловалась, как «аристократка» хотела ее убить. Но порыв Марианны был тотчас усмирен, и ее снова поставили на место.
– Ну хватит! – прогремел резкий голос сестры. – Все в часовню! И постарайтесь вымолить прощение у Бога за ваше поведение! Что касается вас, новенькая, мы это уладим с нашей матерью-настоятельницей после мессы. Для забияк у нас есть карцеры.
Успокоенные и удовлетворенные мыслью, что «новенькая», без сомнения, заплатит за все, заключенные покорно стали в шеренгу, тогда как Марианна, негодующая и полная возмущения, была увлечена вслед за остальными могучей дланью сестры-надзирательницы.
Ее отпустили, только когда заперли в маленькой исповедальне у боковой стены холодной хмурой часовни. Весь неф заполняли прямоугольные кабинки, вмещавшие в себя одного человека, из которых был виден только алтарь. Каждая заключенная находилась таким образом в уединении, что исключало лишнюю суматоху и позволяло верующим обрести душевный покой.
Поняв по поведению надзирательницы, что только ее считают виновной, Марианна абсолютно ничего не слышала из мессы. Она уже забыла пережитый животный страх и была слишком возбуждена, чтобы думать о смирении, даже у ног Всевышнего, и слишком уверена в своей правоте, чтобы взывать к чьей-либо помощи. Начиная с того проклятого свадебного вечера, в ее представлении божественная справедливость резко отличалась от человеческой. В мире, где только подлецы были правы, надо уметь дать отпор, если хочешь выжить, пуская при случае в ход зубы и когти. Марианна никогда не верила особенно в силу христианского смирения, а отныне она и слышать о нем не хотела.
– Господи, – шептала она, и это была единственная молитва, – не соглашайтесь с теми, кто хочет мне зла, хотя я им ничего плохого не сделала! Раз Вы – сама справедливость, то проявите ее сейчас же… или никогда. Иначе меня скоро засадят в темный ужасный карцер, откуда только Вам известно, когда я выберусь.
Ободренная этой молитвой в форме приказа и убеждением, что она будет защищаться сколько хватит сил, Марианна позволила извлечь себя из ее укрытия, почти последней из всех заключенных, и в окружении двух надзирательниц повести к матери-настоятельнице, прямо к высоким дверям с облупившейся коричневой краской. Одна из надзирательниц постучала.
– Войдите! – раздался резкий голос, не предвещавший Марианне ничего хорошего.
Створка приоткрылась. Сестра легонько подтолкнула девушку и закрыла за ней дверь. Марианна сразу заметила, что, хотя она и очутилась в канцелярии настоятельницы, о чем говорили многочисленные картины и скульптуры религиозного содержания, ей придется иметь дело не с монахиней. Обладателем резкого голоса оказался худой мужчина среднего роста, стоявший, заложив руки за спину, в амбразуре окна.
– Проходите, – повторил он, глядя, как Марианна в нерешительности остановилась на краю покрывавшего пол большого истертого ковра, – и садитесь!
– Мне сказали, что я должна явиться к матери-настоятельнице, – ответила она, стараясь говорить уверенно.
– Это не я, можете не сомневаться! Но я надеюсь, что вы не будете возражать против замены, раз вы всю ночь требовали свидания, по-видимому, со мной.
От внезапной радости щеки девушки порозовели.
– О! Так вы…
– Министр полиции, совершенно верно! И поскольку я готов вас выслушать, говорите, что вы должны мне сказать.
Это требование, изложенное повелительным тоном, не могло успокоить Марианну, уже подавленную предыдущими событиями. В этом человеке в оливково-зеленом сюртуке, украшенном алой орденской лентой, подчеркивающей бледность лица цвета старой слоновой кости, было что-то непреклонное и замкнутое, производившее сильное впечатление. Его сплющенное лицо с тонкими губами и тяжелыми набрякшими веками являло собой удивительную смесь бесстрастия и ума. Волевой подбородок покоился в складках пышного шелкового галстука, а в выражении глаз из-под падавших на лоб прядей седых, почти белых волос была загадочная непроницаемость. Слишком длинный для его роста торс и очень узкие плечи, скрытые костюмом от хорошего портного, в целом придавали ему редкую гибкость, не исключавшую некоторого очарования. И Марианна, для которой любой полицейский был своего рода неотесанным животным, держимордой, в лучшем стиле романов г-на Тобайаса Смоллетта, сказала себе, что этот был особой, достойной своего имени, во всяком случае, старый революционер довольно непринужденно носил свой герцогский титул.
