Хизер Гротхаус - Страсть и судьба
— Кстати, он был гораздо лучше в постели, чем ты!
В следующее мгновение она исчезла за дверями, а Оливер остался во дворе, окруженный своими конниками. Ни Сибиллы, ни Грейвса, ни Джона Грея, ни Сесили… Никто не проводил его до ворот. Зато он неожиданно узнал, что Джоан Барлег спала с его братом, потом спала с ним самим, а потом… сравнивала их.
Лицо Оливера горело, зубы сжимались. Не глядя на Арго, он пришпорил своего коня и галопом помчался прочь из Фолстоу.
Глава 20
На следующее утро солнце, казалось, не торопилось вставать, словно страшась стать свидетелем отчаянного положения Сесили и предстоявшего ей нелегкого разговора.
Камин в комнате Сибиллы весело пылал. Поскольку света из окон все-таки недоставало, были зажжены две масляные лампы.
Накануне, как только Оливер Белкот покинул Фолстоу, Сесили исповедалась отцу Перри. Она рассказала ему все с самого начала и во всех ужасных подробностях. Теперь отец Перри знал все. Советы, данные им, были продиктованы лучшими намерениями, и все же Сесили не была уверена в том, что последует им.
После утренней службы она сразу отправилась к старшей сестре, сказав Джону Грею, что скоро вернется. Она попросила Грейвса привести к Сибилле леди Элис без лорда Мэллори, поскольку присутствие мужчины помешало бы исполнению ее намерений.
Сибилла сидела за широким столом возле окна в своем утреннем наряде. Она молчала, но Сесили знала, что это не от недостатка любопытства, а просто по привычке. Рядом стоял поднос с чаем и поджаренным хлебом.
Сесили заметила лежавшую на прежнем месте гроздь молочно-белых кристаллов. На ее взгляд, камень выглядел уродливо и даже опасно, и она не понимала, зачем Сибилле, всегда тонко чувствовавшей красоту, могло понадобиться столь сомнительное украшение.
Сесили уселась в кресло у камина. Обе сестры молчали. У Сесили от волнения ладони стали влажными и липкими. Хорошо еще, что не тошнило.
Неожиданно дверь в комнату Сибиллы распахнулась. Вошла Элис, вслед за ней появился Грейвс. Сесили даже в голову не пришло попросить его удалиться. Это было бы все равно что просить конфиденциальности у камней, из которых были сложены стены Фолстоу. Старый дворецкий почтительно поклонился сидевшей в углу Сесили и вышел из комнаты, тихо притворив за собой дверь.
— Что случилось? — спросила Элис, подходя к столу Сибиллы. Взяв ломтик поджаренного хлеба, она принялась уминать его с большим аппетитом. — Я еще не завтракала, и мой малыш ужасно голоден. Если я в скором времени не спущусь к завтраку, все яблочные пироги будут съедены.
Она присела на край стола, продолжая поедать хлеб. Сибилла повернулась лицом к Сесили. Обе сестры смотрели на нее: старшая с хладнокровным ожиданием, младшая с неприкрытым любопытством.
— Итак, — откашлялась Сесили, — я хочу кое-что сказать вам обеим. Я хочу, чтобы вы узнали об этом раньше остальных. — Она сделала небольшую паузу, потом добавила: — Не считая отца Перри, разумеется.
— Разумеется! — фыркнула Элис и закатила глаза.
Сибилла продолжала хранить молчание.
— Я… я… — заикаясь, продолжила Сесили, — мне бы не хотелось огорчать вас, но…
— Ты никогда не хочешь никого огорчать, — состроила милую гримасу Элис. — Говори же, зачем позвала меня сюда, и я пойду, наконец, завтракать. Я ужасно голодна! — Она положила в рот очередной кусочек хлеба.
Сесили с трудом сглотнула:
— Я беременна.
У Элис сам собой раскрылся рот, она поспешно проглотила кусок хлеба и схватилась за край стола.
— О Боже! — ахнула она и, понизив голос до шепота и округлив глаза, спросила: — Неужели… непорочное зачатие?
Сесили нахмурилась. Она должна была бы предвидеть подобную реакцию.
— Какое еще непорочное зачатие, Элис? — заговорила Сибилла. — Это сделал Джон Грей.
— О Боже! — пронзительно вскрикнула Элис.
Сесили устало прикрыла глаза и отрицательно покачала головой.
— Нет, это не Джон Грей, — она снова открыла глаза и посмотрела на сестер. — Это Оливер Белкот.
Элис в ужасе закрыла рот обеими руками.
Сибилла ничего не сказала. Она просто сползла с кресла и упала на пол.
Когда Оливер только проснулся в то утро, ему показалось, что он снова сломал руку. Впрочем, он не вполне был уверен, что уже настало утро. Незнакомая спальня была темной и мрачной.
Накануне он был слишком пьян, чтобы надеть перевязь на правую руку, прежде чем повалиться в постель Огаста, и вот теперь настал час расплаты — поврежденная рука сильно болела. Оливер застонал, пытаясь сесть в постели — тысячи острых иголок тут же вонзились в его правую руку. Во рту стоял металлический привкус, голова раскалывалась от боли. Горло саднило, словно накануне он пил не отборное вино, а глотал опилки. И что вышло из этой попытки приглушить душевную боль и забыться? Ничего хорошего. Никакого эффекта.
С трудом встав с постели, он, пошатываясь, побрел к ночному горшку.
Оливер не знал, с какой стати решил переместиться в комнату Огаста по прибытии домой из Фолстоу. Возможно, это была подсознательная попытка набраться хоть немного мудрости, которой славился покойный старший брат. Однако в итоге он лишь впал в сентиментально-слезливое состояние. Постепенно, не сразу, он обнаружил в комнате брата незаметные следы пребывания в ней Сибиллы Фокс.
Яркая шелковая ленточка, вероятно, упавшая с ее платья или накидки для волос; металлический кубок с выгравированной сбоку буквой Ф, наполовину заполненный монетами Фолстоу с профилем короля на обратной стороне; бледный засохший цветок между листами отбеленного пергамента тонкого альбома для рисования, добрая половина которого была заполнена весьма неплохими набросками углем. Оливер был вынужден признать, что такая черно-белая цветовая гамма как нельзя лучше подходила для изображения главы рода Фоксов, Сибиллы Фокс.
Судя по всему, Огаст рисовал ее по памяти, потому что Оливер никогда не видел Сибиллу такой женственной и улыбающейся, как на рисунках брата. Когда он листал альбом, ему казалось, что она оживает. Глубина чувства, которое Огаст, должно быть, испытывал к этой женщине, заставляла сердце Оливера биться чаше. Самый последний рисунок произвел на него такое сильное впечатление, что внутри у него все сжалось. На нем был изображен женский силуэт в профиль на фоне окна спальни. Не было ни лица, ни подробностей одежды, лишь волна густых волос свешивалась на одно плечо.
Этой женщиной вполне могла быть Сесили.
Оливер тяжело опустился в кресло брата, одной рукой придерживая альбом в раскрытом состоянии, другой поднося к губам бокал с вином. Так он пил и смотрел на рисунок до тех пор, пока изображение не начало расплываться перед его глазами.
