Жан Марат - Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)
— Нет, нет, maman, я не боюсь с его стороны низких поступков, я знаю его благородный чувства. Но свет, который любить поболтать, говорить, что Сабоская вышла замуж за Каштеляна лишь из расчета; подобный же речи могут быть и на мой счет, что было бы не слишком лестно. Однако, пусть подождут. С недавнего времени состояние Густава значительно увеличилось, наше же рухнуло. Если он женится на мне, всем станет ясно, что только любовь побудила его просить моей руки; но где будут доказательства, что только любовь побудила меня согласиться. Он сам может сомневаться. Вот этого-то несчастия я и страшусь. И так как у меня нет ничего, чего бы я не принесла ему в жертву, то я отказываюсь от него.
— Я не хочу, дочь моя, порицать тебя за деликатность, но мне жалко, что ты подчиняешься предвзятому мнению. Оно составить несчастие всей жизни твоего возлюбленного и наверняка не составить счастья твоей.
Вот, дорогой Потовский, результат моего объяснения за вас с Люцилой. Если вы не можете без нее жить, вам, и только вам, следует победить ее щепетильность.
Улица Бресси, 19 ноября 1770.
LXXIX.
Густав Люциле
Почему нужно, что предусмотрительность твоей любви была более жестока для меня, чем даже могла бы быть предусмотрительность ненависти? Ты разрываешь сладостные узы, которые должны были нас соединить, из опасениz, что я не сумею оценить твою нежность.
Но, скажи мне, странное существо, какое во вселенной сокровище могло бы когда-либо стать ценою твоего сердца.
Нет, Люцила, я не хочу, чтобы судьба продавала мне так дорого твои милости. Пусть скорее она возьмет обратно свои печальные дары, если с ними у меня отнимается надежда тобою обладать.
С этой минуты я отрекаюсь от богатств, титулов, мог бы даже блеск короны перевесить в моем сердце несчастье тебя потерять?
С тобой шалаш будет полон для меня очарований! Занятия темной, незаметной жизни будут мне наслаждением! Я неотлучно буду с тобою, ты усладишь мои труды, я разделю твои наслаждения. Приди, Люцила, удалимся под смиренный кровь хижины.
Достаточно богатый и твоею любовью, я сумею показать свету, что вселенная ничто для меня без счастья тобою обладать.
Новая улица, 19 ноября 1770.
LXXX.
Густав Люциле.
Как, даже нет ответа?
Мое стонущее сердце молить тебя о сожалении и находить тебя глухою к его крикам!
Ты должна бы быть моим утешением, и тебе угодно обездоливать мою душу!
Ты можешь создать мое счастье, и на твоих глазах я остаюсь несчастным.
Возвращена ли ты мне только для того, чтобы снова раскрыть кровоточивые раны моего сердца и безжалостно бередить их?
Возвращена ли ты от тоски пред изображением счастья, к которому мне не позволено более стремиться!
Нужно отречься от обладания тобою и ты, жестокая, сама отдаешь приказание к совершению этой горестной жертвы!
Сладостные обманчивые мечты, столько раз вы злоупотребляли моим сердцем; исчезните навсегда! К чему подчиняться вам, если я должен в конце концов пожинать только отчаяние.
LXXXІ.
Люцила Густаву.
Перестань упорствовать дальше в преследовании того, на что я не могу согласиться. Забудь на всегда несчастную, но какова бы ни была ее судьба, ничто не изгладить из ее сердца твоего образа.
Да, до последнего моего вздоха, я буду любить тебя и любить только тебя.
Улица Бресси, 2 декабря 1770.
LXXXII.
Густав Люциле.
Ты хочешь, чтобы мы остались друзьями. Итак, твое сердце создано лишь для дружбы? Только для нее любовь соединила в тебе столько прелестей? Видеть тебя — единственное удовольствие, разрешенное все же мне вкушать. Созерцать, страдая, твою красоту, грацию, добродетели, если ты никогда не должна быть моею — к чему? Жестокая, храни при себе свою нежность!
Ах, куда завела меня горесть?
Прости, прости, Люцила. Я беру назад мои кощунственный слова. Избавь мое сердце от этой муки.
Ты не можешь видеть, как страдают — будешь ли ты безжалостна единственно к твоему возлюбленному? Смогут ли глаза твои вынести, как он на постели изнывает, гибнет от грусти? И твоя душа, любящая распространять вокруг себя радость, найдет удовольствие в том, что будет раздирать мою?
Какую услугу оказало бы тебе небо,
Если бы оно, осыпав тебя всеми дарами, не дало тебе нежного сердца?
О, Люцила! Какова бы ни была твоя щепетильность, потерпи, чтобы мое сердце восторжествовало над нею. Видишь, твой возлюбленный на коленях, простирает к тебе руки; видишь, любовь рукоплещет по поводу своей победы, и нежность просит у тебя цены своей верности.
Новая улица, 3 декабря 1770.
LXXXIII.
Густав Сигизмунду.
В Пинск.
Когда я узнал решение Люцилы, я был поражен, почти в отчаяние. Теперь я не мог бы описать тебе ужасного состояния моей души.
Люцила напрасно пытается скрывать растравляемую постоянно рану ее сердца, ей это не удастся. Грусть ее сокрушает, здоровье падает и юность увядает, как цветки.
Но, как будто бы недостаточно для муки моей жизни видеть, как она на моих глазах постепенно угасает, быть вынужденным из боязни ухудшить ее положение, скрывать печаль, которая сокрушает меня самого, нужно еще, чтобы я, хоть бы наружно, согласился на отказ от нее. Таким образом я дважды жертва моей любви.
Три месяца прошли в этом жестоком положений вещей.
Но у меня нет более сил нести бремя моего горестного существования: стойкость моя исчерпана.
Если бы ты знал, дорогой друг, как тяжело видеть, что она проводить жизнь, сокрушаемая печалью.
Долго я молчал, затаивая мое горе, сдерживая слезы, подавляя вздохи, из опасение усилить ее горестное чувство. Я не могу более — нужно говорить.
Чего я уже не делал, чтобы победить ее неуместное сопротивление? Я сделаю однако еще одну попытку. Если она не удастся, прощай, Панин, все покончено с твоим другом!
Варшава, 29 февраля 1771 г.
LXXXIV.
Графиня Собеская супругу.
В Сандомир.
Меня, как нельзя больше, тревожит состояние Люцилы. Появилась лихорадка, упадок сил таков, что, по мнению доктора, нельзя ее более предоставлять самой себе.
