Жан Марат - Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)
Я считал себя близким к моменту, когда увижу, что кончились навсегда мои долгие страдания. Радостное будущее открывалось предо мною. Я тебя вновь нашел. Чего недоставало моему счастию? — получить из рук Гименея цену моей любви. Я ждал, полный надежд. Еще вчера засыпал в этой сладостной мечте — и какое ужасное пробуждение! Твоя именно жестокая рука срываете с глаз моих повязку! Она именно пронзает мое сердце!
Какою я служу игрушкою судьбы! Наслаждение ускользает из-под моей руки, как только я хочу его поймать; радость бежит меня, лишь я ее призову. Должен я так всегда гоняться за счастием, так, никогда не достигая его? Несчастный я! Под каким зловещим светилом, в какой злой час увидел я свет?
О, я вижу, коварный рок забавляется, преследуя меня неослабно; но ты, Люцила, к чему вступаешь с ним в заговор?
Какие черные мысли представляются моему уму! От какой мрачной грусти блекнет мое сердце! Какое новое отчаяние охватило мою душу! Безжалостный рок, гневный тиран, к чему налагать на меня жизнь, если ты хочешь удержать при себе счастие!
Пятница, вечер, улица Новая.
LXXIV.
Густав Сигизмунду.
В Пинск.
Для того ли только я ее нашел, чтобы снова потерять еще более ужасным образом? Теперь она сама вырывается от меня.
Вчера я пошел к Люциле. Она была одна в помещении.
— Дорогая душа, сказал я, взяв ее руку, чтобы надеть на нее браслет с моим портретом, — судьба снова мне улыбнется, но я признателен ей за ее милости, а благодарю приношениями тебе.
Она поблагодарила меня с чувствительностью, от которой похорошела еще больше; затем мне сказала со вздохом:
— Щедрее вас нет на свете, но я не могу принимать ваши благодеяние.
— Небо, что слышу? Вскричал я вне себя. — Почему же, Люцила, ты не могла бы принимать мои приношения?
С глазами, прикованными к ее губам, я ожидал с трепетом ответа. Она казалась растроганной, но чтобы скрыть от меня свое возбуждение, тотчас же опустила свое покрывало. Мгновенно я взял ее в свои объятия и, прижимая к груди, сказал:
— Ах, Люцила, ты пронзила только что мое сердце; но кончай, не бойся открыться предо мною: ты знаешь мою нежность.
Она хранила молчание. Я тысячу раз удвоил мои настояние; наконец она мне ответила прерывающимся голосом.
— Оставьте жить и умереть в забвении девушку, несчастнее которой нет на свете!
Затем замолкла.
Огорченный этим таинственным поведением, я бросился к ее ногам, оросил ее руки слезами и умолял ее во имя самой нежной любви пожелать объясниться. В отчаянии, что не могу исторгнуть от нее ни одного слова, я удалился со смертью в сердце.
Ах, дорогой Панин, как судьба играет со мною! Уже я полагал себя достигшим завершения моих надежд.
Ожидая счастливого дня, который должен был увенчать мои желания, я считал с нетерпением минуты, и мое сердце предавалось восторгам. О, безумная радость! Мгновение видело, как она родилась, мгновение же — как она исчезла.
Едва я стал отдаваться безумию счастья, как моя душа снова погрузилась в отчаяние.
Безжалостная судьба, коварная даже в своих благодеяниях к чему с такой яростью отравлять несчастное течение моих дней?
Варшава, 7 ноября 1770 г.
LXXV.
Густав Люциле.
Я видел уже момент, когда разлука с тобой могла мне стоит жизни, жестокая, берегись подвергнуть снова этому опыту сердце, слишком слабое, чтобы его выдержать.
К чему эта своенравность, Люцила? Когда сердце отдано, скажи, разве рука свободна не следовать за ним? Итак, отдай ее мне, эту руку, такую дорогую; она моя, ты мне ее обещала и на моих именно губах скрепила клятву.
Приди, Люцила, приди, станем жить друг для друга, насладимся вместе всеми дарами, которыми осыпала меня судьба, а тебя любовь.
Суббота, утро, Новая улица.
LXXVI.
Густав графине Собеской.
По какой странной прихоти Люцила отказывается от имени супруги, чтобы сохранить имя возлюбленной?
От Люцилы только, милостивая государыня, зависит счастие моей жизни. Я вас умоляю использовать в мою пользу ваше влияние около нее. Увы! Нужно, чтобы я был вынужден прибегнуть к подобному средству, я, желающий получить ее руки, только из руки любви?
11 сего месяца, Новая улица.
LXXVІІ.
Графиня Собеская Густаву.
Вы слишком умны, дорогой Потовский, предполагать даже, что в подобном случае я прибегну к материнскому влиянию.
Брак, как любовь, вы знаете, хотят быть свободными; постараться проникнуть в основание отказа Люцилы, вот все, чем я могу вас обязать.
Улица Бресси, 12 ноября 1770 г.
LXXIII.
От той же к тому же.
Наконец, дочь уступила моим настояниям и открыла мне сердце.
Чтобы посвятить вас, дорогой Густав, в тайные основание этой таинственной перемены, я передам вам нашу беседу.
— Прежде, Люцила, ты ничего не скрывала от меня, и не знаю, чтобы ты имела случай раскаиваться в этом.
— Нет, maman.
— Почему же теперь эта упорная сдержанность по поводу Потовского? Я не буду тебе повторять, как она меня унижает: если ты когда-либо будешь матерью, ты поймешь это.
Она мгновение колебалась, потом сказала так:
— Три недели тому назад я провела день у Берзинского каштелянка. Вы знаете все, что он сделал, чтобы добиться руки своей жены. Она была довольно увлечена им, но он любил ее до безумия и женился, конечно, потому, что она была по его вкусу. После всего этого, кто не ожидал бы видеть эту чету счастливою? Но на деле ничего подобного, а я даже не видала более скверно подобранных супругов. Всегда недовольные друг другом, они ссорятся, пока вместе, и живут в мире, пока они разъединены. Муж к тому же принимает по отношению к жене совсем неподобающий тон.
Я, как нельзя больше, была смущена всем этим, тем более, что они — новобрачные.
— Ну, что же ты хочешь сказать этим, Люцила?
— Минутку, maman, я вас прошу. Вы знаете, что со стороны родовитости она ему не уступает; иное дело — состояние. Каштелян несметно богат; девица Сабоская ничего не принесла ему в приданное.
— Теперь, дочка, я тебя понимаю, как ты так несправедлива, что заранее предположила такое низкое поведение у Густава, которого прекрасную душу ты знаешь?
