Катерина Мурашова - Лед и пламя
– Чую. – Она бросила заталкивать под платок выбившиеся пряди – все равно без толку. – Вы, Васенька, идите, я догоню. Спасибо вам. И ты, Аниска, возвращайся домой.
Вася послушался, и Аниска, после неизбежных пререканий (мол, велено сдать барышню на руки Ивану Парфеновичу, и все тут), – тоже. Маша дошла до крыльца; остановилась, взявшись за резную балясину. Посмотрела вверх, глубоко вдыхая сырой, полный горькой свежести воздух.
И впрямь славно. Эти бегущие по ветру сизые клочья в небе… галки орут. Мокрый осиновый лист прилип к забору, такой алый, яркий, аж глаза режет. Вот как понять: сиротское это время – осень, и на душе так неуютно, тревожно… а хорошо! Она размотала платок, тряхнула головой – растрепанная коса тяжело упала за спину.
– Зря это вы, простудитесь.
Она вздрогнула. Обернулась резко, забыв, что неустойчива и должна обязательно за что-нибудь держаться. И тут же представила, как могла бы растянуться, и краска бросилась в лицо. Да что же это, вечно все не слава богу – и перед кем!.. Новый управляющий, остановившись на дороге, весело глядел на Машу. От этого взгляда она то ли рассердилась, то ли просто осмелела и заявила в ответ:
– Сами-то! Мне к холоду не привыкать, а вот вы…
Он засмеялся. Тряхнул непокрытой головой, светлые волосы – куда светлее, чем у нее, – упали на лоб и тут же опять взлетели от ветра. Мальчишка, подумала Маша. Неужто и правда – из самого Петербурга, ученый, Горный институт кончил?..
– Жалко, крылышек нет, – посетовал инженер, переведя взгляд с нее на грязную лужу, которую ему предстояло одолеть, – у вас-то у всех при таком климате наверняка отрастают… наподобие как у эльфов… – Он ловко перепрыгнул лужу и, быстро пройдя по мосткам, остановился возле крыльца. Снова поглядел на Машу, и она осторожно шагнула назад, спасаясь от этого веселого взгляда снизу вверх (господин Опалинский был высок, но Маша – на крыльце – все-таки выше).
Что глаза-то у него – в зелень… У тальника листья такие, когда их ветром выворачивает… И веснушки точно как у Васи. А где мошка покусала, не сошло еще… Ох, да о чем я думаю – уставилась, да еще стою перед ним простоволосая, как последняя дура!
Будь у нее и впрямь крылья – кинулась бы прочь опрометью, а так только крепче ухватилась за балясину. Впрочем, Опалинский, далекий от Машенькиных сложных переживаний, вовсе не собирался ее смущать.
– Не будем дожидаться официальных представлений, ладно? Понаслышке-то уже знакомы. Я вас и видел вчера: шли мимо конторы…
Маша тотчас вспомнила, как, по наущению зловредной Аниски, ходила вчера мимо конторы – якобы за каким-то важным делом, а по правде-то – чтобы вот на него, на этого нового инженера, посмотреть, хотя он ей совершенно ни с какого боку не нужен. Посмотреть так и не удалось; ему, значит, повезло больше.
Ох, тоже еще – везение!..
Тут, к счастью, Опалинский вновь переключил с нее внимание – на собственные сапоги, без особого успеха пытаясь отскрести с них грязь о скобу, прибитую у порога.
Отчистив по возможности сапоги, будущий управляющий оглянулся назад и как-то нервно, на манер породистых лошадей, передернул плечами. Машенька взглянула туда же, но не заметила ничего и никого, кроме вывернувшего из-за угла и неспешно идущего по улице Матвея Александровича Печиноги.
– Не правда ли, на пушкинского Командора похож? – заговорщицки шепнул Опалинский. – Идет за мной от самого трактира. Я предложил вместе в собрание пойти, так он как будто не услышал. Вышел минуту спустя, и вот всю дорогу сзади шаги: шляп, шляп! Шляп, шляп! Хорошо, право, что еще не стемнело. Жуткая личность!
Машенька невольно улыбнулась сравнению (в идущем через грязь невозмутимом Печиноге и впрямь было что-то от сошедшей с постамента статуи), потом стала серьезной.
– Он неплохой человек, только несчастный. А специалист вообще редкий. Так батюшка говорит, Матвей Александрович на него уж десять лет работает.
– Может быть. Вам, коли вы накоротке, виднее. Но так, на свежий взгляд… И тетрадь эту, вон глядите, с собой под мышкой несет. Зачем ему, что он с ней ни на миг не расстается?
– Матвей Александрович ни с кем накоротке не знается. И про тетрадь никому не известно. Только то, что она всегда с ним. У него ведь не спросишь. А и спросишь – не ответит.
– Я и говорю – дюже странен ваш Матвей Александрович. – Опалинский скорчил преуморительную рожицу, явно стремясь вернуть улыбку на Машенькино лицо.
Машенька послушно улыбнулась, а Опалинский-Серж еще раз взглянул через плечо на подошедшего почти к калитке Печиногу и украдкой поморщился, припомнив вчерашнюю сцену, по сей миг раздражающую своей абсурдностью.
– …Ну и занесло вас, господин Дубравин! Стоило ли с родного Поволжья съезжать! – иронически пробормотал Серж, окидывая скептическим взглядом серое, как-то странно присевшее на один бок здание трактира, совмещенное, по утверждению полицейского чина, с местной гостиницей.
Разномастные окна лукаво подмигивали и тоже казались какими-то не особенно прямоугольными. Хотя веселенькие пестрые занавески на них (салатные – внизу, розовые – на втором этаже) слегка оживляли картину. На невысоком крыльце развалился черненький песик и что-то рьяно выкусывал в районе собственного причинного места.
Впрочем, внутри покосившегося трактира оказалось на удивление чисто. Заправляла всем хозяйством еврейская семья. Все трое чернявые, округлые, в разной степени заплывшие сытым жирком.
Младший сразу же отвел Сержа в его комнату. Комната тоже гляделась опрятной. Большой комод прикрыт кружевной накрахмаленной салфеткой, на столике – лампа с розовым тряпичным абажуром, на стене – рыночная картинка с портретом какого-то важного надутого чина.
– Спасибо, милый, – ласково, по-барски проговорил Серж.
Сам-то он с удовольствием поболтал бы с кучерявым парнем по-свойски, выспросил обо всем. Жиды, коли в люди выбились, обычно умны, сметливы, наблюдательны, всё про всех знают. Короче, полезные собеседники. Но коли взялся играть петербургского дворянина, так изволь соответствовать.
– Это кто ж такой будет? – Серж указал на картинку. – Сибирский губернатор, что ли?
– Не, то царь, – ответил молодой трактирщик. – Царь немецкий.
– Кайзер, что ли? – удивленно переспросил Серж и позволил себе чуть снисходительно хохотнуть. – Но отчего ж здесь?
– Маманя любят, чтоб важные были, – пояснил парень. – Говорит: порядку требуют самим видом. Это чтоб, значит, постояльцы не безобразили… Но то не про вас, конечно. Вы ж с самого Петербурга… – Глаза трактирщика, похожие на темные виноградины, мечтательно закатились, обнажив коричневатые белки.
