Катерина Мурашова - Лед и пламя
Тут дело обстояло тоньше. Полушкины жили в Егорьевске, по местным меркам, давно – лет тридцать. Однако прибыли уже будучи женаты и даже с младенцем, тем самым Николашей (по коему вздыхала теперь далеко не одна только Любочка Златовратская). Младенец, когда подрос, обнаружил весьма отдаленное сходство с матерью и ни малейшего – с отцом. Такое, как известно, частенько бывает. Неравные браки тоже не такая уж редкость, даже и по дореформенным временам: ну, полюбила московская дворянка красавца из простонародья, утекла за ним в сибирские снега. Романтика! Так что сами по себе эти обстоятельства ни на какие особые мысли не наводили – но взятые вместе… Плюс еще туманные рассуждения, кои позволял себе иногда Викентий Савельевич – в «Луизиане», за рюмкой можжевеловой настойки. Словом, не та это была тема, чтобы запросто обсуждать ее в собрании.
Придя к такому выводу, девицы благонравно примолкли. А тут и предмет их обсуждения явился. Сняв на пороге картуз, подошел к старшим мужчинам и приветствовал их со всем почтением, первым долгом – отца и Ивана Парфеновича.
Был он и впрямь красавец: высок, статен, ясноглаз и светлолик (ликом светел, пожалуй, даже чересчур – из тех белокожих, что от солнца не загорают, а краснеют как обваренные). Пышные, цвета ольховой коры волосы двумя волнами обрамляли широковатое лицо, на котором легко и щедро расцветала улыбка. Расцвела она и теперь, когда он направился через залу к девицам. На ходу бросил учителю, сосредоточенно глядевшему в стакан с аперитивом:
– Все, братец, сидишь? А на тетеревов, как обещались?
Господин Петропавловский-Коронин слегка дернул плечом, буркнул, не меняя выражения лица:
– Суета.
Николаша, впрочем, на него уже не глядел.
– Наше почтение, – легко, без всякой нарочитости поцеловал ручки барышням, – а Марья Ивановна где? Что, из-за нее к столу не зовут?
– Обещалась, – пожала плечами Аглая.
А Любочка тревожно подумала: что это он спрашивает? Не успел войти, сразу: где Марья Ивановна? Возьмет еще да на Маше и женится. И тут же укорила себя: грех про увечную так-то думать. Кто ж на ней женится; она не сегодня-завтра в монастырь уйдет.
– Это не из-за Машеньки, – обронила Надя, – господина Опалинского ожидают. Вот его представят обществу, тогда и за стол.
Сказано было равнодушно, будто вскользь, – но все три барышни (даже Любочка!) встрепенулись непроизвольно, и в глазах появился некий туманный отсвет. И красавец Николаша на какую-то долю секунды почувствовал себя возле них лишним.
Иван Парфенович чуть заметно поморщился; подозвал бойкого хитроглазого Темушку, бывшего при собрании слугой на все руки:
– А пошли-ка ты, братец, Михейку в трактир. Что-то наши господа инженеры задерживаются, что старый, что новый.
– За знакомство, видать, на грудь примают, – степенно предположил, ухмыльнувшись в бороду, давний гордеевский товарищ в торговых делах Трифон Игнатьевич Свешников.
И остальные, представив себе каменноликого Печиногу, выпивающего с кем бы то ни было – а тем более с новым инженером! – за знакомство, весело загудели.
От трехэтажных гордеевских хором до училища и собрания надо пройти улицу в пять усадьб да малый проулок в два дома. Там и училище, и сад при нем, и пруд. А через дорогу (она же – Ишимский тракт) Покровская церковка с голубым куполом и золоченым крестом.
Невелик путь для здорового человека да в сухую погоду. Но вот прошел сентябрьский холодный дождь, и все изменилось разительно. После каждого дождя егорьевские улицы и проулки превращаются в непролазную глинистую жижу. Редко где вдоль усадеб проложены доски-тротуары. Городские жители все – в сапогах либо босиком, да и глина после дождя сохнет быстро, покрывается твердой бурой коркой. Да и сколько тех дождей? Скоро уж и снег ляжет, откроет санный путь.
Опираясь на теплый локоть Аниски, Машенька медленно шла вдоль забора. Главное – это не упасть. Тогда и платье, и сак запачкаются, да и непослушная нога может неловко подвернуться, после неделю не встанешь. Главное – папенька рассердится, что не уважила его просьбу, не пришла на вечер, в который он будет представлять нового управляющего. Зачем ему дочь-то понадобилась? Аккуратно переставляя ноги, стараясь не скользить по мокрой глине, Машенька закусила от напряжения губу, но мысли текли как-то параллельно с исполняемым физическим усилием.
Понятно еще, брату Пете велел быть. Все надеется из него молодого хозяина сделать? Или отнадеялся уже? Ну не лежит у Пети душа к делам, что ж тут поделать? Была бы Машенька здоровой да парнем, сумела бы отцу достойным помощником стать. А так что? Какая с девицы-хромоножки подмога? А Петя, случись что с отцом, ведь и не спросит ее ни о чем. Ему и в голову не придет…
«Тьфу, тьфу, тьфу!» – мысленно сплюнула Машенька и осторожно, чтобы не потерять равновесия, покосилась за левое плечо. Коли не поминать о батюшкиной болезни, может, и пронесет как-нибудь. Он же еще не старый совсем. Вон ишимский купец Ерофеев, батюшкин компаньон по рыбным поставкам, старше его, а весной женился на молоденькой, говорят осьмнадцати лет. И почему батюшка после смерти матушки не женился? Может, не хотел деткам мачеху приводить? А потом, как подросли? И ведь не спросишь его… А как же Ерофеев-то с юной женой? Он старый для нее, пузатый, нос синий, пупырчатый… Каково ей с ним? Ну так что, зато богатый, уважаемый, член гильдии и для молодой-то жены ничего не пожалеет… Как-нибудь, наверное… слюбятся… Странный порядок, что все девицы должны замуж выходить. Леокардия Власьевна говорит, что в Европе из-за прогресса все не так. А как же там? Поодиночке, что ли, живут? А хозяйство как ведут? И дети откуда берутся? И кто их растит? Да мне-то чего об этом думать! В Европах мне не жить и замуж тоже не идти. Кому нужна хромоножка? Тогда что ж? В монастырь, как тетенька советует?
Разбрызгивая из-под копыт жидкую грязь, показались верховые. Машенька вместе с Аниской шарахнулись к забору, поскользнулись, едва не упали.
– Ай, сестра, чего испугалась? – веселый Петин голос. Каурый Соболь красиво гарцует, понукаемый седоком. – И что я вижу?! Ты не в церковь идешь? Неужто наша мышка-норушка решила в обчество выйти? Где записать такое! Давай подвезу тебя. С ветерком! Полезай сюда, садись, Аниска тебя под зад подпихнет…
– Поди, Петя! – с раздражением на себя и на брата сказала Машенька. – Еще день-деньской, а ты пьян опять. Папе не понравится.
Она старалась не смотреть на другого верхового, но взгляд невольно косил туда. Николаша Полушкин был хорош на своем невысоком чалом коньке. Тонкая улыбка кривила хорошо прорисованный рот. Новый костюм цвета сарептской горчицы удивительно шел к его глазам. Машенька невольно представила себя при взгляде сверху, с лошади. Замотанная в цветастый платок девица, забрызганный грязью подол, едва ковыляет, цепляясь за руку горничной… Стыд какой! Зачем только она пошла в это собрание! Надо было как-нибудь батюшке объяснить, отказаться…
