Адель Эшворт - В сладком плену
— Это вы меня возбуждали, гладили, лежали рядом…
— Прекратите, — съежившись, воскликнула она. — Это отвратительно.
— Это отвратительно только в том случае, если меня принуждали.
Виола уперлась ему ладонью в грудь, пытаясь оттолкнуть. Ян быстро схватил ее за запястье, свободной рукой обвил за талию и рывком притянул к себе.
— Каждый раз, когда мы вместе, я вспоминаю все больше и больше, — продолжил он огрубевшим от переизбытка эмоций голосом, когда раскрасневшееся, изумленное лицо Виолы оказалось всего в нескольких дюймах от его лица. — И, несмотря на мягкость и теплоту, несмотря на влечение к вам и сумятицу, которая продолжает царить в моих путаных снах, при мысли, что меня могли ласкать и доводить до кульминации с неким низменным расчетом, мне становится тошно…
— Перестаньте, Ян! — прошептала она, зажмурив глаза и стиснув зубы.
Ян встряхнул ее, ощущая неутолимую потребность подтолкнуть ее к признанию.
— Меня изводит мысль, что ради какой-то эгоистичной цели меня могли держать в плену и дразнить, а потом пускать вас на меня, чтобы вы прыгали на мне до тех пор, пока я не оставлю в вас свое семя.
Слезы заблестели на ее ресницах, и она яростно замотала головой.
— Я был у вас в руках, Виола, — резко, нетерпеливо выдохнул Ян, — и вы зачали моего ребенка. Я видел его портрет, я знаю, откуда берутся дети, и теперь я хочу услышать, зачем вы это сделали. Мне нужно знать, как это случилось.
— Нет… — с болью прошептала Виола, — Оставьте это, Ян. Пожалуйста, оставьте. Отпустите и оставьте меня в покое. Я никогда больше вас не побеспокою. Клянусь жизнью сына.
Необоримое желание Виолы скрыть правду одновременно возмущало и терзало Яна. Она будоражила его сильнее, чем могло уложиться у него в сознании, несравненно сильнее любой другой женщины. Он крепко держал ее, ощущал жар ее тела, мягкость ее стиснутых грудей и злился на себя за то, что даже сейчас ее хочет. У него были все мыслимые причины презирать эту женщину, но самой сильной эмоцией, самым мощным порывом в эту минуту было показать ей, в какой агонии он живет, дать ей испытать это на себе.
— Посмотрите на меня, — сказал он сдавленным, срывающимся голосом.
Виола замерла на несколько секунд. Потом подняла ресницы, и Ян увидел полные слез глаза, излучавшие не только тревогу и горе, но и отчаянный вызов. В этот миг он понял, что одними мольбами ее не сломить. Чтобы добиться правды, ему придется прибегнуть к исключительным мерам.
— Пожалуйста… — прошептала она. — Ян…
Очень медленно, четко и решительно он прошептал:
— Я никогда этого не оставлю…
В следующий миг, вопреки тому, чего хотела и ждала Виола, вопреки тому, по чему так отчаянно изнывало его собственное тело, вместо того чтобы завладеть ее губами в жгучем поцелуе, подхватить ее на руки и отнести на койку, Ян резко отпустил ее и шагнул назад.
Виола зашаталась на слабых ногах, чуть не упала на пол, но обеими руками схватилась за полку у печи и выровнялась.
— Что… — Она глотнула, растерянно оглядываясь по сторонам. — Зачем вы это сделали?
Ян очень глубоко вдохнул, пережидая, пока сердце перестанет колотиться, а распаленные нервы остынут. Наконец, голосом, полным иронии, он ответил:
— Думали, вас изнасилуют?
Виола заморгала, выпрямилась и провела ладонями по талии мятого платья.
— Я не думала, что меня упустят, ваша светлость.
Угол его рта слегка приподнялся.
— А я не думал, что со мной будут и дальше играть в кошки-мышки, после того как я открылся вам.
Облако раскаяния набежало на черты Виолы, но тут же исчезло, сменившись упрямством и даже гневом.
— Это вам так кажется. Я считала, что говорю вполне откровенно.
Ян не мог поверить, что она это сказала, да и сказанному ни капли не верил. Мрачным, угрожающим тоном он пробормотал:
— Если у вас такие понятия об откровенности, Виола, тогда вам явно нужно больше времени, чтобы подумать о своих воспоминаниях.
Этими словами он определенно поставил Виолу в тупик. Ее лоб пошел глубокими складками, на верхней губе выступил пот; она смерила его взглядом.
— Что вы хотите сказать?
Ян запустил в волосы пальцы обеих рук, потом слабо улыбнулся Виоле.
— Вам нужно еще какое-то время побыть одной, Виола. Подумать, зачем я привез вас сюда…
— Мы отлично знаем, зачем вы меня сюда привезли, ваша светлость, но в тот самый миг, когда вам как будто захотелось заключить меня в… — она махнула в его сторону, — …страстные… объятия, вы вдруг… вы… вы…
Виоле не хотелось говорить, что Ян удивил ее своим бездействием, тогда как она ждала, почти молила о решительном штурме, а у герцога не было желания объясняться. Вместо этого Ян скрестил на груди руки и сверлил Виолу взглядом до тех пор, пока неловкость не стала для нее невыносимой. Она густо покраснела, замялась и, в конце концов, потушила глаза.
Вздохнув, Ян отошел от Виолы и направился к сумке, которую принес ей из дома.
— Тут у меня кое-какие мелочи, которые могут пригодиться вам ночью.
— Ночью?
— Помочь вам раздеться? Я прекрасно разбираюсь в корсетах.
Виола ничего не ответила, она была то ли слишком разгневана, то ли слишком шокирована для этого.
— Ну нет — так нет. — Герцог бросил сумку на постель, повернулся и пошел к двери. — Вернусь позже, Виола. Сладких снов.
Ее глаза вдруг округлились в панике.
— Нет. Стойте…
Ян выскочил наружу и тут же закрыл и запер за собой дверь. Ухмылку, заигравшую на его губах, он не сумел бы скрыть, даже если бы попытался.
Два часа. Он даст ей два часа, чтобы вымыться, переодеться в старую ночную сорочку Айви, забраться под одеяла, расслабиться и подумать о грядущей ночи…
Это будут самые долгие два часа в его жизни.
Глава 16
Он касался меня там, где никто никогда не касался прежде, трогал места на моем теле, которые я сама никогда не трогала. Я всегда думала, что стыдно так делать, но он делил со мной радости того, чем, наверное, должна быть супружеская жизнь. Знаю, я обречена на вечные мучения в аду за то, что совершаю такой страшный грех в его объятиях, но я охотно отправлюсь туда, помня, что делила эти грехи с мужчиной, которого полюбила…
Виола гипнотизировала потолок, немного нервничая и понимая, что не уснет, проведя полдня в дреме. После того как герцог ушел, она нашла лампу на одной из угловых полок, но решила не зажигать ее, поскольку у нее не было ни книг, ни вышивки и совершенно ничего, чем можно было бы рисовать. Ян в самом деле пытался воссоздать для нее условия темницы, в которых сам когда-то провел пять недель. Он не оставил ей ничего, кроме собственных мыслей. Впрочем, к его чести нужно было сказать, что по крайней мере постель была чистой и мягкой, а хижина теплой.
