Чудно узорочье твое (СИ) - Луковская Татьяна
Лида наседала на двоюродного брата, обхаживала Зину, увивалась вокруг Игоря Эммануиловича, подкармливая вечно занятого начальника все тем же самаркандским изюмом, благо дядька привез его по осени целый мешок, и в конце концов надавив последним старорежимным аргументом, что Зине неприлично одной быть в мужском обществе, Лида выбила заветное место. А скорее всего всем просто надоел ее по щенячьи преданный, просительный взгляд.
Северное солнце тускло светило сквозь кроны деревьев, с запада его настигала сизая туча. Комарье притихло, предчувствуя дождь. Пара лошадей брела уверенным, упорным шагом, волоча груз. Лида видела их мерно вздымающиеся бока. Позади Плотников заливался соловушкой, окучивая Зинаиду — по-кавалерийски лихо спрыгивал с телеги, срывая в дар полевой цветок, цитировал Блока, пятерней приглаживал жиденькие волосенки и, воровато озираясь, незаметно гладил округлое женское колено. В других обстоятельствах шустрый парнишка предпочел бы Лиду, но нарываться на кулак Дмитрия ему не хотелось, да и последствия возможны, с этими комсомолками потом проблем не оберешься. В общем Зина в качестве полевой музы Плотникова вполне устраивала. Нравился ли самой Зинаиде худощавый, узколицый, пахнущий табаком, в несвежей рубашке, но не лишенный обаяния кавалер, оставалось загадкой.
Митя ехал рядом с возницей, и дремал под мерное бубнение словоохотливого старика. Тот перемывал косточки неизвестным соседям, невесткам, куму, председателю и запойному колхозному конюху.
— А вот стесняюсь спросить, — понизил старик голос, — за что ж вас, сердешных, сослали?
Митя не ответил, очевидно не расслышав вопроса. Плотников лишь хмыкнул, а Зина нахмурилась. Повисла неловкая пауза.
— Нас не сослали, — встрепенулась Лида, раз остальные решили отмалчиваться, — мы добровольно едем. У нас экспедиция.
— Ну, не хотите, не признавайтесь, — не поверил дед. — У нас тут много таких, в эхспедициях, раскулаченные в основном, ну и из бывших, на бывших вы так больше смахиваете, ручонки беленькие.
— Мы реставраторы, церковь обмерять едем, — Лида придвинулась ближе к вознице. — Там уже Петр Дмитриевич Бараховский работает, не слыхали?
— Нет, не довелось, — недоверчиво протянул дед.
И что за упрямый тип попался!
— А мы из реставрационных мастерских, — посчитала она нужным добавить.
— Вот дались вам те церкви, прости, Господи, — перекрестился дед, — стоят себе и стоят по реке, там-то и народу уж никого почти не осталось. Глядишь, от времени и сами развалятся, чего их разбирать, греха набираться.
— Вы не понимаете, — разволновалась Лида, — мы же наоборот, чтобы сохранить. Если памятник представляет интерес, так это народное достояние, простой народ рубил, труд свой прилагал, хоть и объект культа. Это сохранить нужно… для потомков. Петр Дмитриевич музей деревянного зодчества хочет в Коломенском делать, чтоб все полюбоваться могли.
— Это что ж, разберут, а потом в другом месте снова поставят?
— Да, — кивнула Лида.
— А служить там будут? — кинул ей через плечо старик.
— Н-нет, это ж музей.
— Вот и говорю, оставили бы в покое… А сенокос у нас нынче знатный выдался, сенца запасли много, трава жирная, — перевел дед разговор в другое русло.
Старый, его уж не переделать.
Дождь начался не сразу, вначале стало нестерпимо влажно, мелкая морось упала на одежду, потом обернулась частыми каплями и, наконец, сменилась холодным ливнем.
Дед поворотил телегу к лесу. Путники прижались к стволам раскидистых елей. Митя растянул над головой сестры куртку.
— И так здесь постоянно, — назидательно прокомментировал он, намекая, что надо было не в меру шустрым девицам сидеть дома.
— Отличная погода, — не сдалась Лида, выходя из-под импровизированного зонта.
— Ну-ну, — усмехнулся в усы Митя, стряхивая с куртки влагу.
— Крепко прошу прощения, — крякнул рядом дед, — но ежели дорогу сильно развезет, телега груженной не проедет, пешими придется, рядком.
— Рядком так рядком, — меланхолично согласился Митя, закуривая и протягивая вторую папиросу деду.
— Э-э нет, я таким не балую, — отказался тот от подарка.
— Лука Макарыч, а сколько нам еще?
— До вечера не добраться, ночевать станем, а там, глядишь, к обеду прибудем.
Лида невольно вздохнула, окинув печальным взглядом черную стену леса. Небо заволокло не на шутку, плотная серая масса растянулась во все стороны до самого горизонта и лишь на востоке виднелась тонкая голубая полоска — привет от сбежавшей хорошей погоды.
— Давайте здесь заночуем, — предложила Зина, — а завтра просто пораньше выедем.
Ее горячо поддержал Плотников. Митя все же посчитал нужным посоветоваться с Макарычем и только тогда дал добро разбивать лагерь.
Лошадей возница определил в ельнике, натянув над ними рогожу. Митя с Плотниковым поставили для девушек палатку, а сами собирались вместе с дедом разместиться под телегой на пригорке.
Макарыч не без усилия развел костерок и поделился с оголодавшей компанией крупой. Лида кинула в пшенку изюм, чтобы подсластить постную трапезу. Каша пошла хорошо, согревая и навевая дремоту. Срочно спать!
Проснулась Лида от охватившего ее непонятного беспокойства. Рядом безмятежно сопела Зина, прикрывшись кофтой. Определить, который час, было невозможно, часы были только у Мити. Северная ночь оказалась скорее туманно-сумрачной, нежели темной. Дождь прекратился, в воздухе витал приятный запах мокрой хвои.
— Интересно, мы не проспали, ведь хотели же пораньше выехать? –сказала сама себе Лида и высунула нос из палатки.
Можно было бы пройтись, размять ноги, умыться росой, но сумрак казался недружелюбно зловещим, отбивая охоту к прогулкам. В этих краях, кроме редких поселений местных, разместили много ссыльных, возможно и уголовников. Правда и у Мити, и у Плотникова есть оружие. А завтра они выйдут к отряду Бараховского. И все же смутная тревога царапала грудь, заставляя осмотрительно сидеть на месте.
А еще тишина. Вот в чем дело! В воздухе замерла абсолютная тишина, ни скрипа веток, ни шорохов, ни шелеста листвы. Безветренно и тихо, до дрожи. Лида даже, наклонившись, зашарила перед собой, и, подобрав ветку, щелкнула ей. Эхо подхватило щелчок, уволакивая его в чащу.
— Поваляюсь еще, раз все спят, — сказала сама себе Лида, пятясь назад.
И тут ухо уловило смех, женский смех заливистым бубенчиком. Смех? Где-то впереди, по лесной дороге, там, куда не доехали, кто-то определенно смеялся. Лида вышла из палатки, напрягая слух. Показалось? Да, показалось. Она уже поворотила назад, и снова это «хи-хи-хи», и песня… плавная, ручейком. Какие там слова? «Шев мой милой бережком, шев сердешной крутеньким, переходу не нашёл…» И на несколько задорных девичьих голосов: «Нашел милой жердочку, нашел милый тоненьку…»[1].
— Какое нынче число? Может, они Купалу отмечают? — Лида смело шагнула на дорогу и пошла на голос.
А дорога-то уводила все дальше и дальше. Смех и голоса манили, кажется, Лида уже видела сквозь ветки огонек костра. Еще немного, и он выглянет из-за поворота вместе с хороводом озорных девиц. Лида ускорила шаг. Зачем ей нужно к этому гульбищу, она и сама объяснить не могла, да и не задумывалась, просто шла вперед.
Лес расступился, открывая пойму спящей реки и… никого. Ни костра, ни хороводов, ни девиц. Только серый бескрайний луг, подернутый первыми перышками тумана.
— Неужели померещилось?
Лида потерла глаза, помассировала виски, прислушалась и расслышала легкое колыхание воздуха. Ветер? Нет, это шаги, кто-то или что-то шагало по петляющей раскисшей дороге: «шмяк — шмяк — шмяк». Только сейчас Лида заметила, что ее собственные ботиночки обхватывает жирная грязь. Нужно бежать назад, к лагерю. Лида вырвала ногу из жижи, и это «чвак» показалось оглушительно громким.
А из узкой полосы тумана выплыло белое пятно, оно двигалось прямо в ее направлении. Теперь уже не было никаких сомнений в материальности объекта. Зверь? Человек? Силуэт уплотнился. Человек, высокий и худой. Что он делает здесь ночью, да на пустой дороге? Добрые люди ночью не ходят, или все же бывает? Надо бежать к телеге, к Мите. Лида развернулась и, разбрызгивая лужи, побежала к лагерю. Она бежала и бежала, казалось, уже вечность, а серая палатка и телега не появлялись.
