Ширл Хенке - Упрямица
– Хиларио? Твое зрение и слух, наверное, ослабели… Раньше ты чуял приближение хозяина чуть ли не за милю. До чего ты низко пал, старик! Лучший объездчик диких мустангов превратился в коровьего пастуха. А ведь мой папаша не соглашался продать тебя ни за какую цену.
Седая голова Хиларио поникла. Он пренебрежительно махнул своим сомбреро в сторону вонючих коровьих стойл.
– С тех пор как императорские солдаты побывали здесь, в конюшне не осталось сто́ящих лошадей. Я слез с седла и хожу теперь по земле. Но кое-что мы припрятали… Иначе как углядеть за скотом? Впрочем, и скота осталось мало. Эти коровенки – мешки с костями, но хоть дают молоко, а без него мы бы и сами подохли. Грустно, что дон Ансельмо скончался, но жизнь в последнее время не радовала его. Может, с вашим возвращением, дон Лусеро, дела наладятся.
– А было очень тяжело?
– Да, хозяин.
Загорелая дочерна девчонка лет четырнадцати вышла навстречу старику, чтобы помочь ему управиться с коровами, но, завидев вооруженного всадника, сначала застыла в страхе, а потом обратилась в бегство, громко выкрикивая, как заклинание: «Хозяйка! Хозяйка!», – как будто его супруга Мерседес смогла бы уберечь девчонку от пугающего призрака.
Его губы, благородных очертаний и столь соблазнительные для женщин, растянулись в усмешке. Девчонка была хорошенькой. Какой же тогда стала Мерседес? Под жарким мексиканским солнцем все плоды созревают быстро.
Но весть о возвращении хозяина распространилась еще быстрее.
Едва босые пятки убегающей девчонки скрылись из виду, как уже перед входом в гасиенду собралась толпа. Из флигелей и пристроенных к ним клетушек появлялись все новые слуги, служанки и рожденная ими бесчисленная детвора, путающаяся под ногами, и конь дона Лусеро, непривычный к такой суете, недовольно заржал.
Бронзовые лица пеонов, сияющие радостью, были обращены к наследнику знатного рода, явившемуся наконец, чтобы взять бразды правления в свои руки. Во множестве глаз, устремленных на него, он видел, как в скопище крохотных зеркал, свое отражение – всадника на могучем боевом коне.
Некоторых из слуг он приветствовал, называя их по имени, – высокую сухопарую женщину с внушительными седыми косами, закинутыми за спину, он почтил особо. Она стояла на каменных ступенях у входа в кухню и как бы возвышалась над всеми. Искусная повариха и великая труженица, она обладала способностью из ничего сотворить кулинарное чудо.
– Ангелина! Ты совсем не изменилась! Надеюсь, ты приготовишь хороший кусок мяса и угостишь им голодного странника?
– Конечно, дон Лусеро. Я зажарю в вашу честь отборную свинину, а от запаха приправы у вас помутится разум еще до того, как мясо ляжет вам на тарелку. Но почему, сеньор, вы заранее не известили хозяйку о своем возвращении?
– На войне некогда писать письма, и нет надежды, что они будут доставлены…
Он одарил кухарку благожелательной улыбкой и скользнул взглядом по все густеющей вокруг него толпе. В основном это были немощные старики, женщины и дети.
Война дотянулась своими жадными руками и до этих отдаленных мест, истребила всю молодую мужскую поросль. Сколько раз он видел, как падали целыми рядами юноши в расцвете лет под градом пуль и картечи, выпускаемых из стволов самого современного французского оружия.
Он сам участвовал в уничтожении своего народа, творя расправу над сторонниками Хуареса. Но теперь он навсегда покончил с войной. Дом его предков ждал хозяина. Это величественное здание, со всеми флигелями и пристройками, с обширными землями вокруг, принадлежало ему!
Он тряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли о прошлом. Переворачиваясь с боку на бок в теплой ванне, он оглядывал хозяйские покои.
Здесь раньше безраздельно властвовал его отец, и вся обстановка соответствовала его вкусам. Массивная дубовая, темных оттенков мебель была доставлена из Испании еще в восемнадцатом веке. Кое-где трещины и царапины, оставшиеся после перевозки, так и не излечили ни мастера, ни время, а сейчас их припорошила вездесущая пыль, потому что покои не открывались и не убирались после смерти хозяина. Голубая шелковая драпировка поблекла, выцвели и занавески на окнах. Персидские ковры, купленные в самом Тебризе, когда-то стоили целое состояние, но теперь, наверное, годились лишь на тряпки. На всем в этой комнате лежала печать упадка и обнищания.
Не нарочно ли Мерседес оставила покои в таком виде, как он их покинул? Размышляя об этом, дон Лусеро уставился на громадную кровать под балдахином в центре комнаты. Пять поколений наследников мужского пола были зачаты на этой кровати. И ему предстоит исполнить на этом ложе свой долг. Проклятый падре Сальвадор и больная донья Альварадо ждут не дождутся момента, когда это случится.
А ведь именно ему предстоит уложить в постель Мерседес. Судя по первой после долгой разлуки встрече, она превратилась в твердый орешек. Неизвестно, что на уме у этой кошечки, отрастившей длинные и острые коготки.
Она способна отказать супругу в близости, и вся дворня, вся прислуга и вся Северная Мексика будут хохотать над мужем, который слишком долго странствовал. Ни священник, ни свекровь не могут приказать ей.
Ему будет противиться не прежняя робкая девственница, а зрелая сильная женщина, прошедшая за годы войны множество испытаний и, наверное, уже познавшая мужчин.
Он представил себе ее обнаженное тело, округлые линии бедер, красивые сильные ноги и упругую грудь, и эти мысли возбудили его.
Скольких женщин он познал за прошедшие годы – и продажных шлюх, слетающихся, как ночные бабочки, на огни походных костров, алчных до солдатских денег, и высокородных аристократок, которым нравилось его сильное тело, покрытое боевыми шрамами и рубцами. Одни из них были истинные красавицы, другие простушки – так себе, а некоторые и вовсе уродливы. Он брал их всех без разбору, стремясь близостью с женщиной заглушить, как и рисовой водкой, и французским вином, запах проливаемой им каждодневно крови, но воспоминания обо всех этих женщинах остались в прошлом – все кошки были серы и неразличимы в сумерках памяти. Но Мерседес совсем иная…
Или нет? Не намекнула ли донья София, что молодая хозяйка Гран-Сангре не хранила верность покинувшему ее супругу? Нет, этого не могло случиться. Просто ехидная старуха решила впрыснуть в сердце сына каплю яда, отравить то вино, что он выпьет сегодня, празднуя встречу с Мерседес. И все же сомнение острыми шипами кольнуло сердце. Не поиздевалась ли над ним судьба? Ведь для судьбы это привычное дело.
Он зажмурил глаза, откинул голову, упершись затылком в край ванны, и представил себе, как пройдет его первая вечерняя трапеза с Мерседес.
