Кристина Додд - Первый любовник Англии
Сняв с пояса огромный ключ, дядюшка Уилл отворил дверь и жестом пригласил их войти.
— Ну, кто теперь хочет вырезать вам сердце?
— Ох! — вздохнул сэр Дэнни, постучав по денежному ящику. — Больше никто.
— Всего лишь граф Эссекс и граф Саутгемптон, — грубовато заметила Роузи.
Даже при скудном освещении она увидела, как с лица дядюшки Уилла исчез обычный румянец.
— Граф Саутгемптон? Господи Боже, да он же мой покровитель!
При последних словах дядюшки Уилла сэр Дэнни подпрыгнул, словно примадонна блошиного цирка.
— Проклятый предатель, этот твой граф! Он заслуживает по меньшей мере смертной казни!
— Именно так сэр Дэнни ему и сказал. Это было во дворце графа Эссекса в присутствии многих лордов. — Сообщила Роузи дядюшке Уиллу, который обессиленно прислонился к стене, прижав руки к груди жестом, отточенным до совершенства в бесчисленных театральных постановках.
— Какое ужасное несчастье! Саутгемптон знает о нашей дружбе!
— Все началось с того, — продолжала Роузи, что он вызвал нас прямо с улицы и приказал доставить вам письмо.
Дядюшка Уилл уронил пьесу на стол.
— Какое письмо?
— Саутгемптон хочет, чтобы ты, — сэр Дэнни сверкнул глазами, — поставил «Ричарда II».
Подергав себя за редкую бородку, дядюшка Уилл спросил:
— А зачем? Это же старая пьеса, она давно потеряла интерес у публики, тем более, что речь в ней идет о свержении монарха.
Сэр Дэнни схватил его за грудки и начал трясти с остервенением терьера, вцепившегося в медведя.
— Поэтому он и хочет поставить эту пьесу, садовая твоя голова, без всякого стыда и осторожности. Господи, да ведь Эссекс говорил о мятеже!
— О мятеже?
— О бунте, о восстании, о революции — как тебе угодно.
— Я знаю, — раздраженно сказал дядюшка Уилл, — но ничего не понимаю.
— Ах, не понимаешь? — Сэр Дэнни стоял, упершись одной рукой в бедро, а другой указывая куда-то в небо; он был похож на монумент, олицетворяющий негодование. — Эссекс и Саутгемптон хотят, чтобы ты поставил «Ричарда II» для нагнетания обстановки волнения и беспокойства, чтобы поднять мятеж против того самого капитана, который ведет наш остров-корабль сквозь бурные воды войны и мира.
— Против самой королевы? Ты ошибаешься, быть того не может! — Дядюшка Уилл воззвал к Роузи: — Он ошибается, ведь так?
— Дай-то Бог, чтобы он ошибался! — Роузи подошла к столу и взглянула на груду бумаг. — Но, как вы знаете, королева Елизавета, будучи недовольной Эссексом, урезала его доходы.
Все еще не придя в себя, дядюшка Уилл вымолвил:
— Но мятеж? Эссекс — ее фаворит. Он, должно быть, сошел с ума, если думает, что добьется успеха.
— Да, королева избаловала его своими милостями, — кивнул сэр Дэнни, — что в сочетании с его красивой внешностью и богатством вскружило графу голову. Теперь он говорит о нашей доброй Елизавете такие вещи, что, я думаю, с его разумом действительно не все в порядке. Проклиная свою бедность, он заявляет, — сэр Дэнни понизил голос, — что все меры, предпринятые королевой по его обузданию, такие же горбатые, как она сама. Да, этот бедняк, если захочет, сможет скупить пол-Англии!
— Видит Бог, она получит его голову, — ахнул дядюшка Уилл, сжимая рукой собственное горло.
— Я молюсь, чтобы так оно и случилось. — Сэр Дэнни прошелся по темной комнатке, возбужденно размахивая руками и поднимая при этом тучи пыли. — Он заявил, что взбудоражит весь Лондон, пленит королеву и заставит ее плясать под свою дудку.
— Это он тебе так заявил? — с сомнением спросил дядюшка Уилл.
— Да еще как горячо! — ответил сэр Дэнни. — Говорю же тебе, он, по-моему, сошел с ума.
Роузи соскребла со лба кусочек засохшей грязи и напомнила:
— То же самое вы говорили и Саутгемптону. Вы заявили им обоим, что мы отправимся в Уайтхолл и сообщим королеве об их замыслах.
— Ты разве не согласен, что мы должны поступить именно так? — спросил сэр Дэнни, заметив на лице дядюшки Уилла недовольную гримасу.
— Я-то согласен. Но вот только мой скудный умишко говорит мне, что сначала мы должны поставить пьесу, а уж потом разглагольствовать.
— Нам нужно выбраться из Лондона! — заявил на это сэр Дэнни, не обращая никакого внимания на гнев Роузи.
— И как можно скорее, — ответил дядюшка Уилл, свирепо повернувшись к нему. — Только это не то, чего я хочу!
— Знаю я, чего ты хочешь, — Сэр Дэнни стряхнул невидимую пыль с рукава. — Только мы уже разговаривали на эту тему, и я повторяю снова — нет. Это невозможно. Я не буду участвовать в новой постановке.
Дядюшка Уилл взял рукопись и с глухим звуком швырнул ее обратно на стол.
— Я написал пьесу, в которой тебе отведена главная роль!
— Пусть ее играет Ричард!
— Ты более великий актер, чем Ричард Барбэйдж. Да что я говорю! Ты и сам знаешь, кто ты есть. Если бы ты только сыграл эту роль! Она принесет тебе славу и богатство! Но, конечно, ты не сможешь этого сделать — тебе ведь нужно упрямо сжать челюсти и ринуться на очередное самоубийство!
— Ты хочешь сказать, что я осел?
— Осел, добровольно изгоняющий себя в провинцию!
— А что? Я люблю деревню, — пожал плечами сэр Дэнни.
— Ты? Ты ее ненавидишь! — поправил его дядюшка Уилл.
Низко наклонив голову, Роузи мечтала только об одном — очутиться где-нибудь в другом месте. Она не желала ничего слышать об актерском мастерстве сэра Дэнни, хотя прекрасно знала, что это чистая правда. Когда сэр Дэнни выходил на сцену, мужчины рыдали, а малолетние дети слушали и взирали с восторженным вниманием. Женщины находили его просто неотразимым; сэру Дэнни рукоплескала бы сама королева, но он никогда не оставался долго на одном месте — ему было достаточно получить заслуженную овацию, чтобы тронуться в путь.
А причиной этому была сама Роузи.
Как мог сэр Дэнни задерживаться, если оба они жили в постоянном страхе: для разоблачения Роузи достаточно было одного лишь фамильярного прикосновения к ее телу. Такое положение вещей не позволяло развернуться его таланту и положить конец их скитаниям.
Кроме того, Роузи очень легко могла разрыдаться. Слишком даже легко. Она взглянула на рукопись пьесы, брошенную на стол дядюшкой Уиллом. Перелистав несколько страниц, Роузи покосилась на неровные чернильные строчки, извивающиеся по листу бумаги, словно дождевые черви. Безусловно, в них был какой-то смысл, в них чувствовалась упорядоченность, но разобрать, что же там написано, Роузи не смогла. Порой ей казалось, что она узнает в этих закорючках некоторые буквы и даже слова. Но, главным образом, она могла лишь представить в своем воображении то время, когда у нее был дом, свой учитель и отец, лица которого, как ни старалась, она так и не могла вспомнить. Все это было неотъемлемой частью ее детского желания научиться читать, но сейчас она считала себя слишком взрослой для мечтаний подобного рода.
