Мишель Моран - Дочь Клеопатры
— Ваши люди лезут из кожи вон, чтобы заверить Цезаря Октавиана в своем почтении.
Мать отшатнулась, точно солдат ударил ее.
— Он что же, присвоил имя Юлия?
— Октавиан — его приемный сын и наследник.
— А Цезарион — дитя по крови! Стало быть, они братья.
Надо же, мне это никогда не приходило в голову. Я подошла поближе, чтобы взглянуть на солдата через решетку, и вдруг почувствовала на талии чью-то сильную руку. В шею уткнулось холодное лезвие.
— Мама! — крикнула я.
Александр хотел броситься на защиту, но тут со второго этажа на нас обрушились римские воины, проникшие через открытое окно. Двое схватили Ираду и Хармион, а третий крепко держал Птолемея за руку.
Царица вытащила кинжал из ножен у пояса, однако было поздно. Широкоплечий римлянин выкрутил ей запястье, в то время как его товарищ отпер тяжелую дверь.
— Пустите меня!
В голосе матери прозвучало столь грозное предупреждение, что, хотя вражеские солдаты и не обязаны были подчиняться, мужчина поспешил убрать руку, как только отнял оружие.
А ведь мог бы легко сломать ей предплечье, если бы захотел. Могучим телосложением он походил на отца, и я задалась вопросом: может быть, это и есть Октавиан?
— Доставить их во дворец, — резко бросил римлянин. — Цезарь желает поговорить с ней, прежде чем обратиться к жителям Александрии.
Мама вскинула голову.
— А вы кто?
— Агриппа. Бывший римский консул и главнокомандующий морскими силами Цезаря.
Мы с Александром переглянулись стоя в разных углах чертога. Агриппа — тот самый, кто победил отца при Акции. Тайная причина каждой военной победы Октавиана. Человек, которого папа боялся сильнее всех. По рассказам отца, ему шел тридцать первый — тридцать второй год, но круглое и гладкое лицо выглядело гораздо моложе.
— Агриппа, — с нежностью произнесла царица, словно лаская шелк. Она говорила на латыни и почему-то с акцентом, хотя умела бегло изъясняться на восьми разных языках. — Видишь эти сокровища? — Мать показала на пол, устланный шкурами леопардов и почти до отказа заставленный тяжелыми коваными сундуками из золота и серебра. — Все это может сделаться твоим. Зачем отдавать добычу Октавиану, когда ты единственный победитель Антония?
Агриппа прищурился.
— Предлагаешь мне обмануть Цезаря? С тобой?
— Я только говорю, что народ принял бы тебя как нового фараона. Конец войне. Конец кровопролитию. Мы стали бы править, как Исида и Геркулес.
Мужчина, державший меня, усмехнулся, и мамин взгляд метнулся к нему.
— Предлагать Агриппе предательство, — промолвил воин, — то же самое, что уговаривать море не видеться с берегами.
Тот, о ком зашла речь, крепко сжал рукоять меча.
— Она в отчаянии; сама не ведает, что несет. Стереги сокровища, Юба, и…
— Юба, — произнесла царица со всем отвращением, на какое только была способна. — Я тебя знаю.
Она шагнула вперед, и воин разжал руки. Все равно я уже не могла убежать, ведь мавзолей оцепили солдаты Октавиана. Прижавшись друг к другу, мы с Александром смотрели, как мама надвигается на мужчину с длинными — длиннее, чем у любого из римлян, — черными волосами.
— Твоя мать была гречанкой, отец проиграл сражение Юлию Цезарю, и вот, посмотри на себя, — проговорила царица, презрительно глядя на кожаную кирасу и обоюдоострый клинок. — Настоящий римлянин. Как бы они тобой гордились!
Юба стиснул челюсти.
— На твоем месте я бы поберег красноречие для встречи с Октавианом.
— Что же он сам не явился? Где этот могущественный победитель цариц?
— Должно быть, осматривает свой новый дворец, — ответил Юба.
Его слова застали маму врасплох. Внезапно лишившись уверенности, она обратилась к Агриппе:
— Не вздумай вести меня к нему.
— Другого выбора нет.
— А как же мой муж?
Царица подняла взгляд туда, где лежало залитое солнечными лучами отцовское тело.
Главнокомандующий поморщился: Рим до сих пор не желал признавать законность их брака.
— Его похоронят с почестями, как подобает консулу.
— Здесь? В моем мавзолее?
Агриппа кивнул.
— Да, если пожелаете.
— А дети?
— Отправятся с вами.
— Да, но… что насчет Цезариона?
Я заметила быстрые взгляды, которыми он обменялся с Юбой, и в груди что-то болезненно сжалось.
— Об этом вам лучше спросить у Цезаря.
Глава вторая
Мама тревожно ходила из угла в угол. Окровавленные одежды она сменила на пурпурно-золотые, желая напомнить Октавиану о своем пока еще царском положении. Но даже новое жемчужное ожерелье на шее не позволяло забыть, что она — пленница. За каждым окном качались на ветру алые гребни на шлемах римских солдат; когда мать попыталась выйти за дверь, то и там обнаружила стражей.
Мы стали заложниками в собственном дворце. Залы, еще недавно звеневшие от раскатистого отцовского смеха, теперь оглашались отрывистыми хриплыми выкриками. Из внутренних дворов не доносилась оживленная болтовня служанок. Конец веселым ужинам на озаренной свечами барке. Никогда больше мне не сидеть на коленях отца, слушая рассказы о триумфальном шествии по Эфесу. Мы с братьями теснее прижались друг к другу на мамином ложе.
— Почему он медлит? — Она все ходила туда и сюда, пока у меня не закружилась голова. — Я хочу знать, что творится снаружи!
Ирада и Хармион умоляли ее присесть. В своих простых белоснежных туниках они напомнили мне гусынь. Гусынь, которые даже не знают, что их обрекли на заклание. А иначе зачем Октавиану выставлять стражу?
— Он убьет нас, — шепнула я. — Мы никогда не выйдем на свободу.
Раздался стук в дверь, и мама застыла на месте. Потом пересекла комнату, чтобы отворить дверь. На пороге возникли трое мужчин.
— Что? Где он? — воскликнула царица.
Александр, спустившись с ложа, показал пальцем на человека, стоявшего между Юбой и Агриппой:
— Вот он!
Мать отступила на шаг. Светловолосый сероглазый мужчина был в самой обычной toga virilis. В сандалиях на очень толстой подошве он казался чуть выше ростом, однако даже это не придавало ему ни малейшего сходства с нашим отцом. Щуплый, худой, невзрачный, как одна из бесчисленных белых ракушек на берегу. Но кто еще посмел бы надеть кольцо с печаткой Юлия Цезаря?
— Так ты и есть Октавиан? — заговорила царица по-гречески, на языке деловой переписки Египта.
— Ты что же, не знаешь латыни? — вмешался Юба.
— Конечно, пожалуйста, — улыбнулась мама. — Если ему так будет угодно.
Я-то прекрасно поняла, что у нее на уме. Александрия владела величайшей библиотекой в мире, и вот это сокровище перешло в руки человека, который даже не изъясняется по-гречески.
