Элиза Ожешко - В провинции
Прошло несколько часов. В доме царила глубокая тишина, давно прошло время обеда. Старуха кухарка нетерпеливо топталась по кухне, ворча, что все подгорает, перестаивается и почему Кшиштоф не подает хозяину обеда. Кшиштоф дергал себя за седые усы и с удивлением бормотал:
— Что это с ним?
Наконец он подошел к двери в спальню и прислушался. Оттуда не доносилось ни звука.
— Спит, что ли? — пожал он плечами.
Это было более чем удивительно. Никогда в жизни никто не видел, чтобы Болеслав днем ложился спать. Кшиштоф стал расхаживать по комнате, с шумом передвигая стулья. Не помогло. Тогда он вышел во двор и несколько раз прошелся под окнами спальни. Спущенные занавески не позволяли увидеть, что делается внутри. Не помогло ни покашливание, ни усиленное шарканье ногами, никакого ответа на это не последовало.
— Что-то здесь неладно, — пробормотал старый слуга. — Может, захворал?
Славный старик был не на шутку встревожен. Он снова подошел к двери спальни, даже взялся было за дверную ручку, но нажать не решился.
— Может, занят каким секретным делом?.. А войду, так помешаю… вроде бы подсматриваю… Не годится.
Он наклонился и, приложив губы к замочной скважине, проговорил довольно громко:
— Пожалуйте к столу!
Ответа не было. Тихо и тихо.
Кшиштоф позвал еще раз, громче, но в закрытой комнате стояла мертвая тишина. Дернув себя за ус с такой силой, что в руке у него осталось несколько седых волосков, старик отошел на несколько шагов, затем снова подошел к двери. Тут он посмотрел в распахнутое настежь окно: уже садилось солнце.
Старик чуть не плакал; он уже сам не знал, что делать.
Вдруг во дворе застучали колеса, и в комнату вошел пан Анджей. Кшиштоф так и бросился к нему:
— Ох, слава Богу, что вы приехали! Беда у нас!
Орлицкий хмурил брови, взгляд его выдавал беспокойство.
— Где твой хозяин? — спросил он тревожным полушепотом.
— В полдень пришел из Неменки, закрылся и сидит в своей комнате. Я тут и стучал, и обедать звал — не откликается. Шторки на окнах опустил… боюсь, не захворал бы…
Лицо пана Анджея приняло еще более тревожное выражение. Он быстро подошел и энергично толкнул дверь в спальню. Заглянув туда, он слегка побледнел, обернулся к Кшиштофу, тихо приказал ему уйти, а сам вошел в комнату. В полутемной глубине комнаты, боком к двери, а спиной прислонившись к стене, стоял Болеслав. В руке он держал обращенный кверху пистолет. Дуло пистолета уставилось ему в лицо черным бездонным зрачком, а он глядел в него как завороженный мутными, полными отчаяния глазами.
Он не услышал, как отворилась дверь, не услышал звука шагов. Орлицкий положил руку ему на плечо — он не повернул головы; казалось, взгляд его не в силах оторваться от смертоносного зрачка.
— Что ты делаешь? — сказал пан Анджей слегка дрожащим голосом.
Болеслав не отвечал и не сводил глаз с пистолетного дула.
— Что ты делаешь? — повторил пан Анджей, и на этот раз его голос звучал тверже. — Кого ты хочешь убыть этим оружием?
У Болеслава дрогнули губы.
— Сначала его, потом себя, — медленно проговорил он, не шевелясь и не меняя направления взгляда.
Орлицкий побледнел чуть ли не так же, как Болеслав. Он крепко тряхнул его за плечо и сурово, почти, гневно произнес:
— А твоя совесть, Болеслав?
Болеслав вздрогнул и в первый раз поднял глаза, затуманенные страданием.
— Что? — промолвил он тихо. — Что ты сказал?
— Я напомнил тебе о совести, — еще строже ответил пан Анджей.
Несколько секунд Болеслав смотрел на него, как бы не понимая, затем в его мутных глазах появился первый проблеск сознательной мысли.
— Совесть, — повторил он медленно, — совесть… Но я не хочу, чтобы она была несчастна… лучше пусть он умрет….
— Кто дал тебе право выносить смертный приговор твоему ближнему? — спросил пан Анджей, глядя ему в лицо строгим и проницательным взглядом.
Наступило молчание; рука Болеслава, державшая пистолет, опустилась.
— Но своею-то жизнью я вправе распоряжаться, — сказал он, крепче сжимая пистолет.
— А ты уверен, что уже ничего полезного не совершишь в своей жизни? Уверен, что женщине, из-за которой ты страдаешь, уже никогда не понадобится твоя дружеская помощь? Разве наши жизненные задачи кончаются тогда, когда кончается счастье?
Болеслав не выдержал его сурового взгляда и опустил глаза.
— Разве наши жизненные задачи кончаются тогда, когда кончается счастье? — повторил он и провел рукой по лбу, как бы стараясь собраться с мыслями.
— Брось это! — сказал пан Анджей, указывая на пистолет.
Наступило молчание, а затем послышался стук упавшего на пол оружия.
Орлицкий протянул Болеславу руку. Болеслав схватил ее, пожал и молча опустился на стул.
— Я знаю все, — сказал пан Анджей. — Сегодня я приехал в Адамполь, и мне рассказали, что случилось за время моего отсутствия. Я знал, что ты будешь страдать, и приехал разделить с тобой тяжесть твоего горя.
— Мне кажется, я умру, — проговорил Болеслав, закрывая лицо руками.
Пан Анджей положил руку на его склоненную голову и серьезно сказал:
— Не умрешь. Такие люди, как ты, не могут и не должны умирать ни от любви к женщине, ни от тоски по ней.
Сказав это, он поднял штору и распахнул окно; в комнату ворвался поток света и воздуха.
Некоторое время они молчали, только глядели друг на друга. Затем Болеслав сам протянул руку пану Анджею и произнес с глубокой благодарностью:
— Ты спас меня!
XIII. Тихая скорбь
Орлицкий провел у Болеслава несколько недель. Первые дни он следил за ним самым внимательным образом, очевидно опасаясь, как бы нежданное горе согнуло и не сломило этого человека, в котором он видел столько хорошего; теперь, когда тот под влиянием глубокой сердечной раны переживал мучительнейшую внутреннюю борьбу, он считал своей первой задачей поддержать и укрепить его ослабевший дух.
— Это, может быть, самые трудные минуты в твоей жизни, — говорил он Болеславу. — Тут легко стать человеком конченым, с навсегда ущемленной, сломленной душой. Но если выдержишь испытание — ты покажешь нам пример великого мужества и великого самообладания. Выбирай!
К концу лета погода испортилась. Весь август был холодный, пасмурный, дождливый. С деревьев падали увядшие листья и устилали рощу желтым ковром, а частью, подхваченные ветром, рассеивались по окрестным полям, являя собою символ людских надежд и радостей, погубленных и развеянных рукой судьбы.
Однажды хмурым утром друзья сидели у окна; Болеслав задумчиво наблюдал за валившим из трубы серым дымом, который под тяжестью измороси стлался затейливыми извивами по крыше, по земле и растворялся в туманном воздухе. Пан Анджей смотрел на Болеслава своим внимательным, испытующим взором; затем он положил ему руку на плечо и сказал:
