Кейт Фернивалл - Жемчужина Санкт-Петербурга
— Ее смыло водой в туннелях.
— Ты жива. Тебя не раздавило, и ты не утонула, ты не лишилась ноги, как тот геодезист.
— Геодезист? Он лишился ноги?
— Ему ампутировали ногу. По колено.
Валентина вспомнила его молодое лицо. Покрытое потом. Испуганное. Вспомнила его руки, точно щупальца, обвившие шею Йенса.
— Но он сможет ходить с костылем, — добавила Катя.
— Жена Давыдова уже никогда не сможет ходить.
— Нет.
— Я видела, как она умирала, Катя. Я смотрела в глаза этой женщины, когда она тонула.
Катя ослабила хватку, голос ее зазвучал мягче:
— Ты можешь оплакивать ее. Это твое право. Но не переставай жить изза этого.
Валентина бессильно уронила голову на подушку.
— Катя, это не она, а я должна была утонуть. Это она должна была держаться за ту лестницу, а не я.
— Но она не удержалась. Она умерла, а ты выжила. Поэтому нужно продолжать жить.
— Это Йенс затащил меня на лестницу.
— Так слава Богу, что там оказался Йенс Фриис, хотя, по правде сказать, он вообще не должен был тебя приглашать в эти подземелья.
— Замолчи, Катя. Он не виноват, что проклятые революционеры решили взорвать нас.
— Прекрасно. — Катя улыбнулась. — Наконецто проблеск разума. Ты обязана жизнью Йенсу.
Но Валентина натянула на голову одеяло.
— Катя, уходи.
Неожиданно одеяло с нее сорвали.
— Посмотри на себя! — закричала Катя.
Валентина приподняла голову и посмотрела. Несвежая ночная рубашка, жирные спутанные волосы. Девушка закрыла глаза, чтобы не видеть этого, но в тот же миг резкая и сильная пощечина повернула ее голову набок.
— Вставай! — закричала Катя. — Вставай с кровати!
— Не надо.
— Ты так и собираешься гнить в этой яме?
— Да, оставь меня в покое.
— Посмотри на себя! У тебя есть всё. Всё! Почему ты ненавидишь мир? У тебя что, есть на это причины?
Валентина ничего не ответила, боясь сказать лишнее.
— Несчастная госпожа Давыдова отдала бы все, чтобы оказаться на твоем месте! — прокричала Катя. Она прижалась к спинке кресла и схватилась за горло, как будто удерживая в себе чтото. — Валя, — произнесла она хриплым шепотом, — я бы душу свою отдала, чтобы быть на твоем месте.
Скрипнули колеса, и коляска выехала из комнаты. Валентина застонала и отвернулась к стене.
Она почувствовала какоето движение у себя в голове. Чтото скользило, как змея, по ее мыслям, пока не опутало их и не сжало, как веревка сжимает шею вора.
Чувство вины давило на нее. Ломало хребет. Вдавливало лицом в грязь. Катя. Мать. Отец. Госпожа Давыдова. Геодезист с ампутированной ногой. Даже ее прекрасная лошадь, Даша, на которой никто ни разу не ездил с того дня, когда в их доме прогремел взрыв.
И, кроме того, голос, такой тихий, что она едва слышала его, постоянно нашептывал ей, что, если бы не она, Йенс вообще не стал бы организовывать эту экскурсию. Если бы он не захотел отвоевать ее у капитана Чернова, были бы сейчас живы все те, кто погиб в туннелях? Была ли их смерть на ее совести?
Глядя невыразительными пустыми глазами в стену, она винила себя во всем.
Медленно жизнь начинала возвращаться к ней. Валентина словно складывала себя заново из отдельных осколков. Но, собирая эту мозаику, она внимательно оценивала размер каждого кусочка, взвешивала его, пробовала на прочность, на вкус. Некоторые из них были острыми, как стекло, и больно ранили. Другие были округлыми и гладкими. Немало было черных и растрескавшихся, от них приходилось избавляться. Много времени ушло на то, чтобы сложить вместе оставшееся.
Подняться с постели ее заставил ананас. С каждым вдохом она ощущала его аромат и чувствовала незримое присутствие Йенса. Это чувство просачивалось в ее легкие, вместе с кровью проходило лабиринтами вен через все тело. Потому что только Йенс мог принести для нее ананас. Он был здесь. Приходил в их дом. Он не лежал, скрючившись, как раненое животное, в кровати. Валентина откинула одеяло и решительно опустила на пол ноги.
Сбросив ночную рубашку, она взяла кусочек ананаса, положила его себе на язык и словно почувствовала вспышку солнечного света во рту. Валентина подошла к письменному столу, открыла ящик и достала свой список. Взяв перо, она дописала внизу:
11. Договориться с папой.
На улице было неприютно. Холодный ветер с моря метался по грязной дороге, поднимая серый, пыльный, как юбка уличной шлюхи, снег и заставляя его кружиться вихрями в промозглом воздухе. Йенс вышел из рощи с карандашом и блокнотом в руках. Он был до того занят расчетами, что чуть было не прошел мимо одиноко стоящей фигуры в тяжелом и широком, точно с чужого плеча, пальто. Йенс сунул в карман блокнот и карандаш, потопал валенками, оббивая снег, и подошел к человеку.
— Доброе утро, господин Давыдов.
Министр даже не сделал вид, что рад встрече. В эти дни никто и ничто не радовало вдовца.
— Дело движется, — сообщил Йенс.
— Продажа земли уже согласована?
— Все бумаги готовы. Вы перевели деньги?
— Да.
Йенс удовлетворенно кивнул. Это ему и нужно было услышать. Пустырь вместе с несколькими убогими лачугами скоро получит нового владельца, и тогда здесь смогут появиться новые здания. Фриис посмотрел на чахлые домики, мало чем отличающиеся от собачьих конурок.
— Когда документы будут подписаны, — сказал инженер, — когда на них будет стоять печать, я объявлю о том, что к следующей весне канализационная система будет расширена до этого района.
Давыдов сунул кулаки в карманы и понюхал воздух. Что он собирался тут учуять? Деньги? Тертые засаленные рубли, которые лягут в его карман? Из одного из домов вышла женщина в платке и лаптях, в руке у нее было цинковое ведро. Йенс отвернулся. Эта окраинная улица пропахла мочой. Выплеснув из ведра прямо на мерзлую грязную дорогу жидкие помои, женщина уставилась на них.
— И? — спросил Давыдов.
— И вы убедите комитет проголосовать «за». — Он сделал небольшой шаг вперед, ближе к министру.
Давыдов пробормотал чтото, но ветер унес его слова.
— Чтото не так? — спросил Йенс.
— Меня уже тошнит от этой канализации. Я не хочу больше слышать о ней, и комитет, кстати, тоже после того, что…
— Господин министр, мы с вами заключили сделку. Если у комитета есть какието сомнения насчет этого проекта, вы должны подсказать им правильное решение. — Он достал из кармана изящный серебряный портсигар производства Фаберже, подарок графини Серовой, угостил сигаретой Давыдова, взял себе одну, щелкнул зажигалкой и, прикрывая ее от ветра, протянул министру, потом закурил сам. — Господин Давыдов, где ваш характер? Куда он подевался? Ведь это от вас в конечном счете зависит, какие решения принимает комитет, мы с вами оба это знаем.
