Ирэн Фрэн - Стиль модерн
Несколько недель спустя, когда жар уже спал, Стива перевели в Парижский госпиталь. Он сразу поинтересовался характером своего ранения и потребовал книги по анатомии. Он так настаивал, что, несмотря на военное время, ему их принесли. Стив днями напролет был погружен в чтение. Когда его освободили от последних бинтов, он уже составил план упражнений, которые, как он был уверен, позволят ему полностью восстановить раненую ногу.
Ему предоставили возможность этим заняться. Его упорство обескураживало врачей. Но для них, каковы бы ни были его временные трудности, американец в целом уже был здоров. Его снабдили двумя костылями, приставили «крестную»[55], порозовевшую от мысли о том, что ей предстоит ухаживать за авиатором. Он оставил себе костыли, но сразу же вежливо выпроводил даму, мотивировав свой поступок необходимостью полной концентрации на гимнастике.
Стив не общался с соседями по комнате и не читал прессу; в газетах пользовались все теми же напыщенными выражениями, чтобы расписать никак не близящиеся успехи: «кровавая заря» или «трепещущий полет победы». Одно время он тешил себя надеждой, что, прочитав в газетах о его подвиге — сюжет был раздут прессой по пропагандистским причинам и пережевывался в течение добрых двух недель, — кто-нибудь из его бывших друзей, конечно, не Файя, но, может быть, Лиана, или д’Эспрэ, постараются его разыскать, придут навестить, восхититься наградным крестом, полученным им еще в кровати замка Белланд. Но этого не случилось. Прошлое испарилось безвозвратно. Война все разрушает: и людей, и память, — сокрушался он, и эта новая уверенность укрепила его в желании выздороветь.
Каждый день Стив делал гимнастику, и его стоны продирались сквозь сжатые зубы. Иногда он звал на помощь санитарку. Благодаря исключительному упорству он вскоре уже мог на костылях доходить до окна. Несмотря на острую боль, поднимавшуюся всякий раз от правого бедра, Стив мечтал о том дне, когда сможет обходиться без них. А пока каждое утро он продолжал свой крестный ход: от кровати до окна, потом до другого окна, наконец, до двери, в коридор, — а однажды — в январе 1917 года — вышел на улицу, опираясь на палку.
Здесь все очень изменилось. Мимо спешили одинокие женщины. Они носили теперь укороченные платья, маленькие шляпки, надвинутые на глаза. И движения стали другими: менее томными, более решительными, можно было бы сказать, более мужскими. Стало быть, правда все то, о чем писали газеты: женщины всюду заменяли мужчин, даже на военных заводах. Стив посматривал какое-то время на их лодыжки, икры, выставленные напоказ. Нужно ли жалеть о том времени, когда их тело меньше угадывалось под одеждой? Конечно, в какой-то степени ушла грациозность, особенно это изящное приподнимание юбок при переходе улицы. Стив посмотрел на небо, где теперь часто стрекотали самолеты. Ночью оно часто озарялось огнями среди воя сирен: «Гота», вражеские эскадрильи, сбрасывали бомбы на Париж. Тогда он сжимал кулаки и, не стесняясь соседей, вслух повторял: taking off, taking off — уехать! Бежать от жара и смертельных страстей. Вернуться в свободную Америку.
К началу зимы, когда Стив уже собирался покинуть госпиталь, пришла телеграмма с известием о приезде отца. Он очень удивился. В своем одиночестве в Белланде, в еще более уединенной жизни в госпитале он очень редко получал от него весточки. Старый О’Нил никогда не скрывал, что не одобряет увлечения сына авиацией. И хотя ему импонировало некоторое рыцарство, тем не менее он считал, что, предлагая себя на службу другому государству, не требовавшему от него ничего подобного, сын в какой-то степени предал отца. Подозревая о причинах, толкнувших на это Стива, он считал их безумными и очень лаконично отвечал на его письма: только те знаки уважения, которых сын заслуживал как солдат.
В общем, вот уже два года, как между ними пробежал холодок.
Получив телеграмму, Стив отметил, что отец проявил смелость, решив пересечь Атлантику: уже несколько месяцев немецкие субмарины не переставали атаковать нейтральные суда; у всех в памяти еще не изгладилась «Лузитания» с американцами на борту. Но зачем? Как настоящий ирландец старый О’Нил всегда имел склонность к авантюрам. Всем известно было его пристрастие к разным удовольствиям, и слухи о новых наслаждениях, расцветавших во французской столице во время войны, наверняка достигли его ушей. Однако вряд ли это заставило бы отца пересечь океан в самый разгар военных действий. Стив был заинтригован, но ни одна из веских причин не приходила ему на ум. Как только смог держать в руке перо, он ясно изложил в письме отцу свое желание вернуться. Чтобы избавиться от грустных воспоминаний, он добавил, что устал от Европы и у него одна мечта: удачно жениться и устроиться в Филадельфии. Поскольку Стив долго потакал своим прихотям, следовал только своим капризам и безумствам, заставив отца долгие годы мучиться страхами за жизнь единственного сына, оставался только один выход: ему суждено было покориться.
Не успел старый О’Нил войти в комнату, как беспокойство Стива усилилось. Отец не изменился. Такой же высокий, широкоплечий, лишь немного более сутулый, изборожденный морщинами. Но такой же знакомый живой взгляд, ясный, строгий — глаза борца за выживание. Богатство и знакомства в самых элитных кругах Восточного побережья его никак не испортили.
Отец быстро осмотрел лицо Стива, кинул взгляд на костыли, неожиданно и быстро обнял, потом начал:
— Вильсона снова переизбрали, ты в курсе, я надеюсь. С незначительным перевесом, но переизбрали.
— Ну и что? — недовольно откликнулся Стив. — Что это меняет в мире? Не больше, чем смерть Буффалло Билла[56]. Надеюсь, ты не за тем пересек океан, чтобы говорить о политике! Скажи лучше, как поживают сестры.
— У твоих сестер все в порядке: они выходят замуж и рожают детей. — О’Нил встал перед кроватью: — И я приехал наставить на путь истинный одного парня двадцати шести лет, который тратит время на пустяки.
— Пустяки? Авиация? А мой крест? — Стив показал на награду, приколотую к больничной пижаме.
— Очень хорошо. Но теперь с этим покончено. Ты мой единственный сын. И будешь моим наследником. Дела идут хорошо. А нужно, чтобы они шли все лучше и лучше!
Отец решительно не изменился. Еще с детских лет Стиву была знакома эта свойственная ему занудная манера, как только речь заходила о делах. Она даже стала легендой.
— Я тебе писал, что собираюсь вернуться. Мне больше нечего делать во Франции. Я только жду, когда совсем избавлюсь от этих проклятых палок.
Стив ударил левой ногой по костылям, и они упали на пол.
