Донна Валентино - Королева его сердца
Гордость Данте потребовала защиты:
– Другие женщины не находили мои объятия и поцелуи такими… ужасными.
– О, ты имеешь в виду вчерашний вечер в конюшне? – У нее вырвался какой-то фальшивый, визгливый смешок. ^– Вовсе нет. Это было… гм… довольно приятно, но я не придала этому никакого значения. И нам, вероятно, не следует стоять так близко друг к другу здесь, на глазах у всех жителей Холбрука. Даже если они думают, что ты мой жених.
Пока она произносила эти слова, Данте получил ответ на вопрос о том, какие части ее тела краснели от смущения, – она краснела вся. Наиболее восхитительный бледно-розовый тон окрашивал ее лицо и шею и исчезал в вырезе корсажа. От мужчины не требовалось большого воображения, чтобы представить себе, как ее твердые, выступавшие вперед груди засветились бы жемчужно-розовым сиянием под его загорелыми руками.
Слова Глорианы бесцеремонно прервали его витание в облаках:
– Твоя беда в том, Данте, что ты заставляешь меня слишком много думать.
Это уже был удар по его мужскому тщеславию. Пока он был охвачен мыслями о необходимости защищать Гло-риану, пока его снедало желание, пока он наслаждался их близостью и прикладывал титанические усилия, чтобы сдерживать свою страсть, она, видите ли, думала.
– Данте Тревани, один из многочисленных поклонников, придворный шут, большая старая электрическая лампочка, цыган-акробат на трапеции и вообще обезьяна… – Данте вслух бормотал эти оскорбления, напоминая себе о том, как низко она его ставила.
Глориана прижала пальцы к губам слишком поздно, чтобы сдержать вырвавшийся против ее воли смешок:
– Моя мать всегда говорила, что такая беспокойная девушка, как я, могла бы задуматься о монастыре. Управляющий банком, вероятно, допустил ошибку. Нет никакой видимой причины для того, чтобы кто-то пытался держать меня подальше от Плезент-Вэлли.
– Ты считаешь, что существует какой-то заговор против тебя?
Глориана неопределенно пожала плечами; в глазах ее появилось замешательство:
– В твоих устах это звучит как бред. Мне хотелось бы, чтобы здесь была моя мать – она всегда знала, как следует поступить. Она обладала житейской мудростью и опытом. И делала все, что могла, чтобы научить меня всему тому, что знала сама.
– Например? – мягко спросил Данте.
– Например, тому, что жизнь женщины не должна быть сплошной тяжелой работой. Женщина может быть звездой и вправе никогда не думать о штопке мужских носков или о том, чтобы заработать на еду для голодной семьи – – хотя бы на тощего кролика и пригоршню дикого лука.
– Я не в состоянии понять женщину, которая презирает подобающие жене обязанности.
Данте мало находился в женском обществе и никогда не задумывался, на что женщины тратили свое время. Когда он навещал свою мать, она, как ему казалось, находила огромное удовольствие в том, чтобы, отпустив слуг, самой приготовить его любимое блюдо или же взяться за иглу, чтобы сшить ему какую-то особую одежду. Он не понимал, что ей давался с трудом каждый кусок, каждый стежок. И жены его друзей также не выказывали никакого отвращения к своей доле в этой жизни.
Он в замешательстве покачал головой:
– Женщины, которых я знаю, всегда казались мне счастливыми, окруженные своими детьми, цепляющимися за их юбки. Мужья их поддразнивали, похваливали приготовленную ими еду, игриво обнимали их за талию, а женщины смеялись и поругивали мужчин за то, что те отрывают их от кухонных забот.
– Прекрасно, – заметила Глориана. – Очень хорошо. – Она поморгала как бы для того, чтобы яснее видеть, и он забеспокоился, не выдали ли каким-то образом его слова потребности в семейной жизни, испытать которую на себе ему часто хотелось.
– Может быть, каким-то женщинам и нравится такой порядок вещей, – заговорила она, – но не мне. Нет, это не для меня. Мне это совершенно не нравится. Я женщина Карлайлов, и шоу-бизнес у меня в крови, понимаешь? Я подобна актрисе, рожденной и взращенной для сцены.
Возможно, ее профессия объясняла едва заметную вибрацию ее голоса и тоску, промелькнувшую в глазах. Тем, кто хочет развлекать других, необходимо овладеть искусством изображения ненастоящих чувств. Данте слушал все это и не мог понять, почему слова Глорианы так расходятся с ее поведением. Его невозможно было разубедить в том, что Глориана больше всего на свете желает счастливого замужества и материнства – простого человеческого счастья, без которого меркнет и теряет ценность все остальное на земле. Так почему же ее слова говорили об обратном?..
– Мне никогда раньше не приходилось встречаться с актрисой, – заметил Данте и тут же замолчал при мысли о том, что женщин, стремившихся на сцену, в его время осуждали. Как видно, такое отношение все еще не кануло в прошлое, если вспомнить жестокие реплики, только что брошенные ей в лицо из толпы жителей Холб-рука.
– Актрисы – женщины особенные. – Глориана заговорила с гладкой интонацией ученика, как попугай повторяющего выученные наизусть стихи. – Мужчина не может ожидать от нас, чтобы мы приковали себя цепями к какой-нибудь забытой Богом ферме, отказавшись от бурной атмосферы цирка, от наших мечтаний с такой же легкостью, с какой он может потворствовать своим прихотям.
– А как же насчет любви, Глориана? Неужели твоя мать ничего не говорила тебе о любви, вспыхивающей между мужчиной и женщиной и приводящей к тому, что в ее пламени расплавляются все различия?
Глориана улыбнулась и стала еще красивее от мечтательного выражения на лице, вызвавшего у него остров желание прикоснуться к ней.
– Любовь… О да, мама много говорила со мной о любви. Если мужчина действительно любит женщину, он должен отказаться ради нее от всего, и никак иначе. Именно этого я и жду, Данте. Я жду славного парня, который явится, привяжет своего белого коня к моему вагону-конюшне и последует за мной, куда бы мне ни вздумалось отправиться. И черт бы побрал землю, черт бы побрал его работу, черт бы побрал решительно все! Когда мужчина сможет посмотреть мне в глаза и сказать, что ему наплевать на весь этот хлам, тогда я буду знать, что он мужчина, стоящий любви.
Страсти Данте мгновенно остыли. Ему никогда не быть таким мужчиной, какого ждала Глориана. Он стоял перед нею, раздираемый желаниями, – его пожирала страсть к Глориане и в то же время постоянно терзала жажда использовать все возможности, оставленные им в прошлом: королева, целое королевство, трон, почет и уважение со стороны всех тех, кто когда-либо глумился над его положением… и месть, которая доставит ему истинное наслаждение, когда он возьмется за дело.
Зеркало. Он должен получить это зеркало. Он не мог – и не хотел – получить женщину, которая представляет себе любовь и супружеский долг как разновидность рабства. Он никогда не ожидал, что найдет в браке любовь, но и мысль о жене, которая сожалела бы о каждой проведенной с ним минуте, его не прельщала.
