Елена Арсеньева - Несбывшаяся весна
– Что?! А почему вы так поздно позвонили? Мы же договаривались, что сразу, как он появится…
– Дак ведь телефон занят был, – объяснила тетя Паша с несколько обиженным выражением. – Откель же мне было звонить?
– Ч-черт, черт, черт! – простонал Поляков. – Упустили! Все, упустили! Ч-черт!!!
– Не поминай врага рода человеческого всуе, – наставительно проговорила тетя Паша. – Ясно тебе, Егор Егорович? И никого мы не упустили.
– Вы же сказали, что он ушел!
– Да и что ж такого? Далеко не уйдет! Я его, милого, как облупленного знаю. Это ж Коноплев, Василий Васильевич Коноплев приходил!
– А кто такой Василий Васильевич Коноплев? – насторожился Поляков. – Вроде знакомая фамилия…
– Ну уж не знаю, знакомая тебе его фамилия или незнакомая, одно скажу: начальник телефонной станции Автозавода, вот кто такой Коноплев.
– Района Автозаводского? Или самого завода? – уточнил Поляков. – А откуда вы его знаете?
– Завода, завода. И как же мне его не знать, когда мой муж у него до тех пор работал, пока его на городскую линию монтером не взяли? – воскликнула тетя Паша. – Да я небось на демонстрациях первомайских и в честь 7 ноября этого Коноплева сто раз видела. Ну а если не сто, то раз пять – уж точно!
– Тьфу ты, – вздохнул с облегчением Поляков. – Отлегло… А вы не перепутали, тетя Паша?
– Что я тебе, дура беспамятная! – снова обиделась соседка. – У меня память на лица знаешь какая? Раз человека увижу – и на всю жизнь как отпечатался.
– Ну, извините! Простите, дорогая тетя Паша! – засмеялся Поляков, еще не вполне веря в удачу. – А этот Коноплев не мог вас узнать?
– И-и, милый! – насмешливо протянула тетя Паша. – Куды! Кто они – и кто мы! Небось он бы даже моего Лариона Иваныча, покойного, не узнал бы, встреться с ним, а уж меня – тем более. Вдобавок в халате да косынке белой. Замаскировалась я тут в больничке – что тебе разведчик в тылу врага! Не тревожься, соблюли мы секретность как надо. Наилучшим образом. Я ему все обсказала насчет Босякова, как ты велел, а он только головой покрутил: какая, дескать, беда, умер старинный приятель, царство небесное!
– Что, так и сказал – царство, мол, небесное? – недоверчиво переспросил Поляков.
– Ну, он сказал – земля пухом, – после минутного раздумья уточнила тетя Паша. – А ты и зануда, Егор Егорович!
Поляков положил трубку и быстро закурил. Только чудом все не сорвалось. Только чудом!
Значит, начальник телефонного узла Автозавода Василий Васильевич Коноплев и есть Контролер. Никаких сомнений! Поскольку Степан Босяков – фигура насквозь вымышленная, «рожденная» не раньше октября прошлого года, он не мог быть «старинным приятелем» кому бы то ни было, и знать о нем мог только человек, проинструктированный «штабом Вали». Интересно… Очень интересно, каким же образом начальник телефонного узла Автозавода мог ввязаться в шпионские игры? Когда? И как умудрялся так хорошо маскироваться, что об этих играх не просочилось никаких сведений, даже намека на них не проникло во всеслышащий НКВД?
Если сейчас копнуть в архивах дело Коноплева, подумал Поляков, небось выяснится, что и дела-то никакого в помине нет. И не слышал о нем раньше никто, и ни в чем не подозревал. И окажется он чист аки стеклышко!
Тут он вспомнил про тетрадки, оставленные ему дядей Гришей. Вернее, бывшим агентом сыскного отделения Григорием Охтиным. Профессионалом своего дела, который не пропускал ни единой мелочи.
Охтин, который видел целью для себя и молодого Георгия Смольникова не только откровенный террор, но и дискредитацию советских выдвиженцев (и планы эти во многом были воплощены в жизнь, вспомнить тех же Верина и Русанова!), собирал собственные досье на всех, кто мог оказаться в числе их будущих жертв. Он ведь работал на Автозаводе чуть не с первых дней начала строительства – с тех пор, как туда понаехал со всей области и Поволжья самый разномастный народ, поселился в осклизлых землянках и начал и за страх, и за совесть возводить пресловутый «гигант первых пятилеток». Дядя Гриша спал и ел рядом с этими людьми, говорил их языком, болел их болезнями, знал их беды, наблюдал, как развивалась их жизнь. Многие из тех, кто приходил на строительство в рваных сапогах и гнилых онучах, вырастали в десятники, бригадиры, мастера, а порой, поднатужившись и выучившись, выходили и в ИТР. Случалось, делали и партийную карьеру. По ступенькам служебной и социальной лестницы они поднимались «под приглядом» Охтина. Он знал о них все: кто что скрыл из своей былой жизни, кто подтасовал факты, кто на кого донес, чтобы выдвинуться, кто о чем беспардонно солгал. Было много на стройке и тех, кто когда-то бежал из родных сел, спасаясь от раскулачивания, вернуться туда не мог, а жить на что-то нужно было, не все ж в медвежьих углах отсиживаться… Охтин не презирал этих людей – он жалел их, многих даже уважал и наказывал Георгию хорошо думать, прежде чем пустить в ход ту или иную информацию. Люди делились для него на тех, с кем можно было ужиться – и кого следовало уничтожить.
Некоторые материалы, собранные Охтиным, могли разрушить судьбы людей, в которых ни он сам, ни Смольников не видели врагов. Власть, конечно, усмотрела бы врагов в ком угодно, однако, с их точки зрения, все обстояло иначе. Ну, скрыл человек, что отец его был купцом первой гильдии, ну, принял фамилию жены, чтобы спрятать концы в воду и элементарно выжить, не мешая выживать и другим, – что ж тут преступного? Охтин говорил Георгию, что их долг таким людям помогать, хранить их тайны, а не гнобить их. А вот те, кто пытался пробраться в «социалистический рай» по головам и трупам, забыв или скрыв свое происхождение ради карьеры, те, кто явно отрекался от своей родословной, презирал и предавал своих предков, – те не заслуживали снисхождения у Охтина. На таких он спокойно писал доносы, а в свершившейся расправе видел не дело рук человеческих, а произволение небес. Таким образом он добился довольно многого. Что и говорить, советское судопроизводство было ему отличным помощником, ибо оно, как ни корячилось, делая хорошую мину при плохой игре, все же вполне следовало неумирающему завету первого чекиста Дзержинского, рожденному еще в первые постреволюционные «года глухие»: «Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все!»
Многие записи из тетрадок, которые вел Охтин, пригодились Смольникову в октябре 41-го, когда он задним числом «оформлял» покойного Григория Алексеевича Москвина своим секретным сотрудником. С лейтенантом Дудаком, который застрелил «агента Охотника» (так назвал Поляков Охтина, не удержавшись от искушения бросить высокомерный лингвистический вызов тем, против кого дядя Гриша в меру сил своих всю жизнь воевал), вступившегося за Ольгу Аксакову, не удалось расправиться так, как мечтал Поляков. Его просто-напросто перевели из управления на работу в область. Вся штука в том, что особую ценность агента Охотника доказать не удалось. Ведь Поляков мог обнародовать в качестве донесений только самые невинные материалы, собранные Москвиным – Охотником. Иначе мог возникнуть вопрос: а почему вы, товарищ Поляков, доселе держали их под спудом, не давали им ходу?
