Сильвия Дэй - Не искушай меня
– Да, – шептал ей на ухо Саймон, – расплавься для меня, тиаска, растекись горячим воском, и я слеплю тебя под себя.
Так оно и было. Она чувствовала, как размягчается ее тело, чтобы охватить его еще лучше, еще совершеннее. Он продлевал ее удовольствие, продолжая толкать себя в нее до тех пор, пока она не подступила к самому краю. Она боялась, что сойдет с ума. От восторга у нее перехватило дыхание.
И лишь когда она в изнеможении осела под ним, широко раскинув ноги, он решился получить свою толику наслаждения. После пережитого эти толчки, такие глубокие, такие мощные, в бешеном ритме, казались ей почти непосильным бременем. Он шептал ей на ухо нежности, хвалил ее, подбадривал, он запоминал нежную текстуру ее кожи, упругость тела, запах ее и ее самоотверженность.
– Для тебя, – прошептала она, сжав его пальцы своими пальцами. – Только для тебя.
Он вышел из нее с мучительным стоном, встал над ней на колени и, схватив пенис в кулак, излил семя ей на живот. Утробный крик вырвался из его горла. Для нее было высшей похвалой лицезреть его мощный оргазм.
Это она сотворила с ним такое, это она привела его к бурному концу. Но даже в самый сокровенный момент он продолжал думать о ней, заботиться о ней.
А потом голова его низко опустилась, волосы упали на лицо. Грудь тяжело вздымалась. Саймон был похож на жеребца после долгой отчаянно быстрой скачки.
Линетт сказала бы что-нибудь, если бы во рту не так пересохло. Когда Саймон встал с кровати, она протянула ему руку, и он поцеловал ее пальцы, и глаза его потемнели от переполнявших его эмоций.
Он зашел за ширму в углу. Она слышала звук наливаемой в медный таз воды и треск рвущейся ткани. Когда он вернулся, лицо его было влажным, грудь блестела, походка была неторопливой и расслабленной. Он был совершенно наг и уже с небольшой эрекцией. Он присел на край кровати и улыбнулся, положив ей на живот холодную влажную ткань.
– О! – от неожиданности Линетт вскрикнула – Это нечестно!
Холодное прикосновение к разгоряченной коже несколько ее оживило, а, выпив стакан воды, что он ей протянул, она совсем ожила.
– Спасибо, – пробормотала она, возвращая ему стакан.
Саймон протер влажной тканью липкий живот, смывая с Линетт следы своего семени и успокаивая жжение между ног. Он прикасался к ней очень бережно, а во взгляде было нечто сродни благодарности.
– Ты молчишь, – сказала она, когда он отложил в сторону ткань. – Тебе нечего мне сказать?
Он замер, глубоко дыша. Кадык его дернулся, плечи напряглись. Чем больше проходило времени, тем сильнее она его обожала. Никаких пошлых комплиментов, никаких игр, ничего того, что могло бы превратить этот миг из выдающегося в заурядный.
– Неужели, – сказала она, похлопав себя пальцем по подбородку, – Саймона Куинна, знаменитого любовника, лишила дара речи какая-то девственница?
Он засмеялся – густо, от души, и от этого звука у Линетт захватило дух. Он наклонился и поцеловал ее в кончик носа.
– Колдунья.
Она улыбнулась и утянула его в кровать.
Глава 12
Маргарита, заламывая руки, в волнении ходила по гостиной второго этажа в доме Соланж. Она нервничала как никогда в жизни. Ладони ее взмокли, сердце отчаянно колотилось.
Она вернулась домой после встречи с Куинном уже несколько часов назад, и все это время боролась с собой, пытаясь подавить настойчивое стремление прийти к дочери и извиниться перед ней, погасить конфликт. С другой стороны, она считала, что как мать несет ответственность за будущее своего ребенка и как мать должна временами проявлять жесткость. Ситуация требовала принятия экстренных мер. Она ненавидела себя за то, что вынуждена была прибегнуть к угрозам. Ей было жаль Линетт, тем более что много лет назад сама была на ее месте и знала, что чувствует сейчас ее дочь. Было так, словно Линетт сейчас повторяла ее жизненный путь. Но в отличие от Линетт Маргарита на собственном опыте убедилась в том, куда приводит такой необдуманный выбор. Любой ценой она должна уберечь Линетт от ошибки, той ошибки, которую в свое время допустила она.
Соланж дома не было. С очередным поклонником ее подруга отправилась в театр. Линетт спала, и большинство слуг тоже спали. В доме было очень тихо, но в душе Маргариты бушевала буря. Тревога и беспокойство не находили выхода.
Что может чувствовать женщина в преддверии встречи с человеком, который однажды разбил ей сердце, зная, что еще одной такой травмы она не переживет?
Но по мере того как тянулись минуты, Маргарита начала бояться, что он может вообще не прийти. А вдруг он поверил в то, что она предала его? А вдруг он не понял, что она уехала, чтобы защитить его?
В дверь тихонько постучали, но на фоне звенящей тишины этот звук был для Маргариты подобен раскату грома. Она едва не подпрыгнула; нервы ее были на пределе, в горле пересохло так, что она даже не смогла произнести «войдите». Она схватила бокал с хересом со стола и одним, махом осушила его.
– Войдите, – смогла наконец выговорить она.
Вино обожгло гортань, и собственный голос показался Маргарите незнакомым – слишком низким и хриплым. Однако ее услышали, и дверь приоткрылась. Горничная, сделав реверанс, отступила, и еще через мгновение в комнату вошел Филипп.
Маргарита поднесла руку в груди – неосознанный жест, призванный закрыть сердце, готовое расколоться от наплыва эмоций.
Господи, он был по-прежнему само совершенство, то же подтянутое тело, та же гордая осанка. Годы лишь добавили ему шарма – в его манере держаться появилась солидность, которой не было раньше. Та же грива золотистых волос, и серебро на висках не портило его, а, наоборот, придавало ему значительности.
Он взглянул на горничную и одним коротким взмахом руки отослал ее прочь. Горничная удалилась, закрыв за собой дверь.
Несколько долгих мгновений Филипп стоял не шевелясь, глядя на Маргариту с той же до боли знакомой ей пристальностью, с тем же жадным вниманием к каждой детали. Он по-прежнему любил ее – об этом говорил его взгляд. Он смог пронести сбою любовь к ней сквозь все эти долгие годы. Маргарита испытала нечто сродни сильнейшему удару в грудь, у нее перехватило дыхание. Сердце затрепетало, как птица в клетке.
– Сердце мое, – сказал Филипп, поклонившись, – прости мое опоздание. Я вынужден был принять все меры к тому, чтобы меня не выследили.
Костюм Филиппа для верховой езды был отлично скроен и сшит из лучших тканей. Бежевые бриджи обтягивали ноги с мощными мышцами. На нем был синий камзол с фалдами, и шляпу он держал обеими руками, словно щитом заслоняя ею живот.
– Ты хорошо выглядишь, – с трудом выдавила Маргарита, дрожащей рукой приглашая Филиппа присесть в кресло.
