Жюльетта Бенцони - Оливье, или Сокровища тамплиеров
Вырвав украшение из рук шалуньи и сбросив плащ с плеч, она велела Од, преклонившей колено при появлении принцесс, все унести.
— Доделайте свою работу, малышка, — сказала она более мягким тоном, — и отдайте мадам де Курсель, чтобы та уложила ее к моим вещам...
Бланка бурно выражала свое недовольство, и Од, так и не расслышав ответ дворянина, вышла через потайную дверь, которая вела в гардероб Маргариты. Там она обнаружила свою тетку Бертраду, которая, опираясь на трость — неделю назад она вывихнула ногу! — проковыляла к комнате, занимаемой ими обеими на верхнем этаже; усевшись на стул около окна, она принялась вышивать розовой нитью белое бархатное платьице, предназначавшееся маленькой дочке Маргариты, трехлетней Жанне.
— Тетушка! — с упреком сказала Од. — Что вы здесь делаете? Ведь лекарь велел вам оставаться в спальне две недели! Лестница такая крутая, вы очень неосторожны!
— Оставь! Мне слишком скучно наверху! А уж насчет неосторожностей, знаю я таких, которые ведут себя более безрассудно, чем я!
— О ком вы говорите?
Бертрада нетерпеливо тряхнула головой, фыркнула, потом спросила:
— Не один ли из братьев д'Ольнэ пришел одновременно с принцессами?
— Так и есть! Мессир Готье! Они повстречали его внизу, он принес послание нашему сиру Людовику!
— Вздор! Они и приехали вместе, мессир Готье следовал на лошади за носилками принцесс! Хорошо еще, что без своего братца! Все это плохо кончится, так и знай!
— Все это? Но о чем вы говорите?
Бертрада явно была не в духе. Внезапно она отложила иголку и с несчастным видом посмотрела на свою племянницу:— Опять я наговорила лишнего! Зла на себя не хватает! Забудь о том, что я сказала, и поговорим о чем-нибудь другом!
Од мягким жестом вынула работу из рук тетушки и опустилась перед ней на колени.
— Дорогая тетушка, — сказала она, — вы несчастны, и я не понимаю, почему. Похоже, будто вы чего-то опасаетесь! Вы мне все еще не доверяете? Вы же знаете, мне двадцать лет...
Кончиком пальца Бертрада погладила свежую щечку девушки:
— Даже так? Мне всегда казалось, что ты сильно изменилась после того, как оказалась здесь. И об этом я теперь сожалею! Не надо было мне забирать тебя из дома отца...
— Да почему же? Почему? Разве мне плохо живется с вами... и при мадам Маргарите, которая так добра ко мне? Я к ней привязалась, и мне будет тяжело с ней расстаться! Впрочем, думаю, вы говорите не серьезно.
— Нет, напротив, я говорю и думаю вполне серьезно! В этом доме происходят странные вещи, и сначала я сама отказывалась в это верить, но сейчас мои опасения подтвердились! Ты ничего не заметила? На самом деле? Я говорю о мадам Маргарите и о старой башне, где она вот уже как четыре года устроила личные покои. Она говорит, что там она отдыхает и имеет возможность спокойно поразмышлять о разных вещах, удалившись от шумного особняка. Оттуда ей так нравится любоваться закатом над Сеной, а может, и еще что... Откуда мне знать?
— Конечно, конечно, но разве она не имеет на это права? Одним капризом меньше, одним больше, — добавила девушка с улыбкой. — К тому же, она не так часто туда удаляется!
— Днем — да. Днем она совсем туда не ходит. А ночью — другое дело. Ручаюсь тебе, ночью она часто туда наведывается...
— Почему бы и нет? Молиться и размышлять лучше ночью, когда затихает и город, и дом!
Бертрада возвела глаза к потолку. Чистота этой девочки заставляла ее считать естественными любые превратности существования! Она задумалась, стоит ли ей продолжать, но почувствовала, что любопытство Од пробудилось, и теперь уже невозможно перевести разговор на другую тему.
— Ты, конечно, права, — вздохнула она, — но это происходит только в те ночи, когда монсеньор Людовик задерживается во дворце или сопровождает отца в какой-нибудь поездке. Кроме того, в эти ночи к ней приходит ее кузина Бланка. Всегда Бланка и никогда Жанна, хотя монсеньор де Пуатье также бывает в отлучках.
— Мадам Бланка моложе, веселее...
— Разумеется, можно и так сказать! Сама подумай: неужели легче размышлять и молиться в обществе сумасбродной девчонки, которая непрестанно смеется и болтает!
Од в недоумении развела руками. Возразить ей было нечем, и она молча ожидала продолжения, которое не заставило себя ждать.
— Ты уже заходила в башню?
— Что мне там делать? Она стоит на отшибе, удалена от жилых покоев[50], и мадам Маргарите незачем призывать меня туда.
— Конечно, но тебе не показалось странным, что ни один слуга из особняка никогда не бывал там? Единственное исключение — Марта, камеристка мадам Маргариты, которая прислуживает ей с детства, и Северен, также приехавший с ней из Бургундии?
— Боже мой, нет! Наоборот, это казалось мне естественным, раз уж она захотела иметь личное убежище! Вполне естественно, что она допускает туда тех, кому полностью доверяет...
На сей раз Бертрада признала свое поражение и даже нашла некоторое утешение в словах Од. В сущности, зачем было тревожить покой этой души, которую Маргарита сумела привлечь к себе?
Зачем рассказывать ей о пресловутых ночах, когда Маргарита и Бланка удалялись в башню? Однажды Бертрада с бесконечными предосторожностями покинула свою спальню, стараясь не разбудить Од, и направилась к совершенно пустынному коридору, который молодая королева приказала устроить между особняком и своим «убежищем» в башне. Маргарита не хотела проходить в него через сад, когда стояла плохая погода. А Бертрада уже не могла совладать со своим любопытством. В конце слабо освещенного коридора была расположена небольшая площадка, перед которой Северен — бургундец лет тридцати, сложением и манерами напоминавший медведя! — дремал, сидя на табурете, в желтом свете факела, прикрепленного к стене. Бертрада постояла там, смотря на него и не смея двинуться дальше, но прислушиваясь и пытаясь уловить хоть малейший звук. Стены были слишком толстые, и она уже собралась уходить, как вдруг дверь, перед которой дремал Северен, открылась, и Маргарита высунулась наружу, чтобы о чем-то его попросить. Одета она была в легкую мантию, прикрывавшую грудь, но оставлявшую обнаженными плечи, на которых змеились черные прядки распущенных волос. Одновременно послышался женский смех — смех Бланки, — отвечавший мужскому голосу. Этот голос Бертрада узнала без труда: грудной баритон принадлежал Готье д'Ольнэ, которого в последнее время слишком часто видели вместе сего братом Филиппом рядом с принцессами. Не дожидаясь продолжения, Бертрада повернулась и побежала в свою комнату. Она задыхалась, и сердце у нее билось так сильно, что ей пришлось присесть на последнюю ступеньку лестницы, чтобы перевести дух и немного успокоиться. Ей казалось, что она пыхтит, как огонь в кузнице, способный переполошить весь дом. Отдышавшись, она вернулась в спальню, но заснуть в ту ночь ей так и не удалось. Да и в последующие ночи она мучилась от предчувствий, что тайна раскроется. Граф де ла Марш был простаком, слепо обожавшим свою хорошенькую жену — прелестную малышку Бланку. Он, конечно, только расплачется от горя, но Людовик Сварливый, жестокий, как все слабые люди, уже не слишком любил жену, завидовал ее блеску и непринужденности, а потому был способен на все. Возможно, он не осмелился бы убить Маргариту, поскольку очень боялся отца, — хотя вполне мог поддаться присущей ему слепой ярости! — но за окружение ее, несомненно, он бы принялся всерьез, подозревая прислугу в сообщничестве. Что касается самого короля Филиппа, который всегда выступал в роли хранителя дамской чести, никто не мог бы сказать, как он поступит в данном случае. Как бы там ни было, либо любовные интрижки принцесс, которые длились, по зрелом размышлении, не меньше двух лет, прекратятся совсем, либо черная туча, нависшая, по мнению Бертрады, над Нельской башней, прорвется грозой в самом ближайшем времени: любовники, успокоенные всеобщим попустительством, начинали вести себя все более и более свободно и неосторожно.
