Альбер Бланкэ - Война амазонок
– В Сен-Дени! – кричала Мансо, потрясая большим ножом, который она подхватила с прилавка мясника. – Ко мне, товарищи! Кто любит меня – за мной!
– В Сен-Дени! – повторяли тысячи голосов.
– Королева покинула свой народ – война! – провозглашала торговка, вне себя от жажды мести, охватившей ее душу и придавшей ее лицу геройское выражение, которое воспламеняет толпы, неодолимой силой увлекает к восстанию и мятежу.
Коадъютор опять взошел на верхние ступеньки и созерцал с мрачною радостью произведенное им зрелище.
«Дело идет на лад!» – думал он, прижимая руку к честолюбивому сердцу, которое, казалось, хотело выскочить.
– Но кто же нас поведет? Нам надо предводителя! – закричали носильщики, увлекаемые матушкой Мансо, которую за болезнью синдика они, видимо, признавали своей старшиной.
– Герцог Бофор! – вот кто должен быть нашим предводителем! Не он ли внук нашего любезного короля Генриха? – распоряжалась матушка Мансо.
– Где он? Бежим за ним.
Толпа, бросившаяся на улицу Сен-Дени, вдруг остановилась и повернула на улицу Сент-Онорэ, внезапно в этой суматохе возвысился один голос:
– Вот наш предводитель! – закричал кто-то, покрывая оглушительный рев толпы.
Все глаза устремились на другой край площади, там открылось величественное и вместе с тем прекрасное зрелище.
Небольшой отряд амазонок выезжал на площадь; за ними следовало множество вельмож и слуг. Одна из амазонок, очаровательная блондинка, выехала вперед; на ней была одежда небесно-голубого цвета с белым шарфом вместо кушака; на голове пуховая шляпа, осеняемая голубыми и красными перьями. Словом, костюм этот был не без значения, потому что в нем соединялись цвета короля, Парижа и Орлеанского дома.
Прелестная амазонка была герцогиня Монпансье, внучка Генриха Четвертого.
– Да здравствует принцесса! – восклицали рыночные торговки. Дочь Гастона была для них олицетворением ненависти к Мазарини. Толпа угадывала это инстинктом, потому что принцесса никогда не выказывала публично своих чувств. Все припоминали, что Гастон Орлеанский, начиная от Шале и эшафотов, воздвигаемых Ришелье, был закоренелым врагом кардинала, первого министра, и что дочь пошла в отца.
– Да здравствует принцесса! – ревела толпа.
– Провались она совсем! – пробормотал коадъютор, уходя в церковь. – Нужно же ей было торопиться!
Луиза Орлеанская посылала улыбки и поклоны на все стороны и самоуверенно направляла свою лошадь в самую толпу. Но временами легкое облако тревоги пробегало в ее голубых и ясных глазах; казалось, упоительное торжество омрачалось ее мыслями:
«Где ты? Где ты, мой возлюбленный Франсоа? – думала она. – Достанет ли у слабой женщины мужества занять твое место?»
Глава 22. Потайная дверь
Мы знаем, что герцогиня Лонгвилль, услышав шаги в своей комнате, соскользнула с высокой постели, не забыв вооружиться кинжалом.
Она спустилась с левой стороны, противоположной той, откуда слышались шаги дерзкого нарушителя ее покоя. Неслышно, но быстро она обошла кровать и, приблизившись к камину, в котором тускло догорали дрова, проворно подбросила кучу щепок.
Неизвестный последовал за ней. Мгновенно вспыхнувшее пламя озарило прямо перед ним амазонку, стоявшую в грозном величии. В ту же минуту осветилось и лицо ночного посетителя.
– Герцог де Бар! – воскликнула герцогиня де Лонгвилль придушенным от страха голосом, не сомневаясь в его злом умысле.
– Да, герцогиня, это я, – сказал он, отступая с выражением глубокой почтительности. – Это я осмелился явиться…
– Признаюсь, надо иметь много – более чем дерзость, – чтобы прокрасться ночью…
– Обвиняйте одно чувство – страстную любовь…
– Ужели это – любовь?
– Самая глубокая, самая страстная… И доказательством тому служит то, что до настоящей минуты эта тайна никогда не была высказана словами, только глаза мои невольно выражали ее.
– Человек, искренно любящий, не прибегает к подобным средствам.
– Сознаюсь, герцогиня, я был как безумный. Не более четверти часа, как я узнал, что вы здесь, в этом замке, что вы занимаете известную мне комнату. Безумная мысль промелькнула у меня в голове: я заставлю ее выслушать меня и узнать, какая мучительная страсть бушует в душе моей, страсть к совершеннейшей красоте…
– Дворянин, достойный этого звания, идет прямо и открыто к своей цели, не прибегая к потайным дверям.
– Совершенно справедливо, но повторяю вам, я ослеплен страстью, которая увлекает меня неотразимой силой.
– Довольно! Довольно!
– Герцогиня, выслушайте меня! Если б вы знали…
– Я слишком много слушала! Прошу вас, уйдите!
– Герцогиня! – воскликнул де Бар, сильно побледнев.
– Что же вы стоите? Разве вы не поняли меня?
– Нет, понял, но уйти не могу. Я преодолел так много преград, что не могу остановиться на этом. Вы должны выслушать меня, должны и…
– Господин де Бар, приказываю вам выйти вон отсюда! – сказала герцогиня с таким величием во всей осанке, что всякий честный человек должен был преклониться перед нею и оставить ее в покое. Но де Бар, не обращая ни на что внимания, с угрюмой решимостью подступал к ней.
– Помогите! – закричала герцогиня, бросаясь к двери, выходившей в комнату Генриетты Мартино.
Де Бар опередил ее и, загородив ей дорогу, протянул к ней руки.
Герцогиня де Лонгвилль стала отступать и прислонилась к колонне высокой кровати.
– Помогите! – кричала она, возвышая голос.
Де Бар захохотал; адски звучал его хохот в ночном мраке.
– Послушайте, – сказала герцогиня, – вы затеваете бесчестное дело, я клянусь вам, что оно не останется без мести.
– Что мне за дело до того? Я сказал вам, что страстно люблю вас, что мне жизнь без вас? Притом же я вас знаю, Анна, вы так милостивы, сердце ваше преисполнено милосердия и сострадания: пожалейте же несчастливца, который виноват только в том, что слишком пламенно любит вас!
– Лицемер и трус! Я это давно знаю.
– Герцогиня! – воскликнул он, скрежеща зубами.
– Господин де Бар, повторяю вам, вон отсюда!
– Этого не будет, – сказал он, подвигаясь к ней.
– Но разве вы не видите, что у меня кинжал в руках? Если вы осмелитесь подойти, я буду беспощадна!
– Кинжал в руке женщины то же, что пчелиное жало! – возразил де Бар, откинув голову назад и презрительно тряхнув ею.
– Помогите! Помогите! – закричала герцогиня что было силы.
Де Бар, не обращая внимания на ее бессильные крики, приближался к ней. Вдруг послышался металлический звук, как будто от ключа, повернутого в большом замке в другом конце комнаты.
– О! Несчастье! – воскликнул де Бар, бросаясь в ту сторону.
