Сидони-Габриель Колетт - Невинная распутница
Выскользнув из длинной ночной рубашки, она устремилась навстречу рукам и губам Антуана, а затем откинулась на подушки, покорная и целомудренная, словно святая, бестрепетно ожидающая демонов и мучителей…
Он, однако, щадил её, и она лишь мягко колыхалась вместе с ним в замедленном глубоком ритме… Она приоткрыла глаза: взор Антуана, ещё владеющего собой, казалось, искал Минну внутри её самой… Вспомнив поучения Ирен Шолье, она произнесла: «Ах!» – будто пансионерка, падающая в обморок, но тут же со стыдом умолкла. Антуан всё больше погружался в свою беззвучную радость, и лицо его с изломанными бровями стало похожим на грубую маску похотливого Пана… «Ах, ах!..» – выдохнула она помимо воли… Ибо в ней нарастало тревожное, почти невыносимое предчувствие, от которого сжималось горло, будто от подступивших рыданий…
В третий раз она застонала, и Антуан замер, поражённый, что слышит голос этой Минны, которая не кричала никогда… Но пауза совсем не помогла Минне: она трепетала теперь всем телом, подогнув пальцы ног, бросая голову справа налево, а затем слева направо, как ребёнок, заболевший менингитом. Она сжала кулаки, и Антуан увидел, как напряглись желваки над изящным подбородком.
Он боязливо застыл, опираясь на свои расставленные ладони, не смея продолжать… Глухо вскрикнув, она раскрыла глаза, опалив его диковатым взглядом, и прорычала:
– Давай же!
На какое-то мгновение он оцепенел от изумления, застыв над ней; а затем проник в неё со скрытой силой, с острым любопытством, большим, чем его собственное наслаждение. Он овладевал ею неутомимо-осознанно, тогда как она извивалась своим телом сирены, с закрытыми глазами, бледными щеками и пунцовыми ушами… Порой она складывала руки, прикрывая закушенную губу и словно бы предаваясь ребяческому отчаянию… Порой тяжело дышала, открыв рот и яростно впившись всеми десятью ногтями в плечи Антуана… Одна из её ног, соскользнувшая с кровати, вдруг поднялась и на секунду прикоснулась к смуглому бедру мужа, который вздрогнул от восторга и страсти…
Наконец она устремила на него взгляд незнакомых глаз и напевно забормотала: «Твоя Минна… твоя Минна, навсегда твоя…», и он почувствовал, как обмякает наконец в его объятиях мокрое дрожащее тело…
Минна, сидя на измятой постели, прислушивается к самой себе, ощущая гул радостно стучащей крови. Ей нечего больше желать и не о чем жалеть.
Жизнь стоит перед ней – лёгкая, чувственная, заурядная, как красивая девушка. Антуан свершил это чудо. Минна старается уловить звук шагов мужа и потягивается. Она улыбается в темноте, с некоторым презрением ко вчерашней Минне, этой холодной девчонке, что искала невозможного. Нет больше ничего невозможного, и нечего больше искать – нужно лишь расцветать в лучах наслаждения, стать розовой, счастливой и всем довольной, успокоиться в тщеславном сознании, что она ничем теперь не отличается от других женщин!.. Сейчас вернётся Антуан. Нужно встать, побежать навстречу солнцу, бьющему в занавески, попросить чашку дымящегося шоколада с бархатной плёнкой… День пройдёт в праздности, Минна ни о чём не станет думать, повиснув на руке Антуана… ни о чём, кроме как о следующей ночи, о многих сходных ночах и днях… Великий Антуан, дивный Антуан…
Дверь открывается, и волна белого света врывается в комнату.
– Антуан!
– Минна, дорогая!
Они обнимаются; от него пахнет свежестью и вольным ветром; а она, влажная после сна, источает благоухание ночи любви…
– Дорогая, сколько солнца! Настоящее лето, вставай скорее!
Спрыгнув на ковёр, она бежит к окну, распахивает ставни и отступает, ослеплённая…
– О! Сплошная голубизна!
Море отдыхает, на его бархатном покрывале нет ни единой складки, а солнечные лучи оплавляются в серебристые бляшки. Минна, обнажённая и переполненная восторгом, блаженно-отупело следит, как покачивается за стеклом ветка розовой герани… Этот цветок расцвёл за одну ночь? И этих роз с рыжеватыми лепестками она ещё не видела, вчера их не было…
– Минна, у меня такие новости!
Она переводит взгляд с окна на мужа. И его также преобразило чудо, ибо от него исходит, кажется ей, совершенно новая уверенность зрелости, мужественности…
– Минна, если бы ты знала! Можи рассказал мне совершенно невероятную историю: Ирен Шолье сцепилась с каким-то англичанином из-за выигрыша… словом, вышел скандал! В результате ей пришлось сесть на первый же парижский поезд!
Минна запахивается в широкий пеньюар и улыбается Антуану. Она восхищается им – таким рослым и смуглым, с ассирийской бородой, с авантюрным носом, как у Генриха IV…
– А ещё парижские газеты… Но это уже не так забавно… Ты ведь хорошо знаешь маленького Кудерка?
О да! Она хорошо знает маленького Кудерка… бедный мальчик… она жалеет его издалека, свысока, ибо память её обрела снисходительность…
– Маленький Кудерк? Что он натворил?
– Его нашли дома, с пулей в лёгком. Хотел почистить свой револьвер.
– Он умер?
– К счастью, нет! Его удалось вытащить. Но всё-таки, какое странное происшествие.
– Бедный мальчик! – произнесла она вслух.
– Да, не повезло ему…
«Да, ему не повезло, – думает Минна… – Он будет жить, он вновь превратится в маленького весёлого гуляку, он будет жить, исцелившись, отринув прекрасную любовь, которая едва не стоила ему жизни. Вот теперь я жалею его…»
– Малыш спасся чудом, правда, Минна? Помнишь, как он ухлёстывал за тобой? Ну признайся: совсем чуть-чуть, а?
Полуобнажённая Минна трётся затылком о рукав Антуана – любовным жестом прирученного зверька. Она зевает, устремляет на мужа взгляд лестно прищуренных глаз – глаз, из которых навсегда ушла тайна:
– Очень может быть! Я уже забыла, дорогой…
Примечания
1
Эдилы – в Древнем Риме – высшие должностные лица наблюдавшие за общественными зданиями и храмами.
2
Нансук – тонкая хлопчатобумажная бельевая ткань.
3
Во Франции принята двадцатибалльная система оценок, при которой двадцать является высшим баллом.
4
Тератология – раздел медицины, изучающий аномалии и уродства.
5
Ураниец – гомосексуалист.
6
Имеется в виду Льюис Гилберт Ньютон (1875–1946), американский учёный, предложивший электронную теорию химической связи и современную теорию кислот.
7
Простите! Это мой выигрыш! (нем.)
8
Вам надо следить за своей игрой. Выигрыш мой… Будьте добры оставить меня в покое! (нем.)
