Мэри Брэддон - Тайна фамильных бриллиантов
Клемент Остин со своей стороны обратил все свое внимание на дело о винчестерском убийстве, но все его хлопоты ни к чему не привели. Различные улики против Генри Дунбара не имели достаточной силы, чтобы доказать его виновность. Молодой человек вошел в сношение с полицейскими сыщиками, которые следили за этим делом; но они, отобрав его показания, только глубокомысленно качали головой. Во всем, что он им рассказывал, не было и тени прямого доказательства виновности Дунбара.
— Человек, обладающий миллионами, не станет рисковать своей честью и жизнью ради пустяков, — говорил один из сыщиков. — В подобных делах самое главное — причина, которая могла побудить человека на преступление. Теперь скажите, какая причина могла побудить Дунбара к убийству своего слуги?
— Тайна, которую знал Джозеф Вильмот…
— Но Дунбар мог купить его молчание. Ведь тайна — такой же товар, как и всякая другая вещь; ее держат для того, чтобы продать.
После этого Клемент объявил Маргарите, что он решительно не может ей помочь в этом деле. Убитый должен мирно покоиться в своей могиле, и мало надежды, что тайна его жизни когда-нибудь будет раскрыта.
Но Маргарита не забывала Генри Дунбара. Она только выжидала удобного случая. Посреди новой, счастливой своей жизни ее не покидала решимость увидеть Дунбара. Несмотря на все его упорные отказы, она настоит на своем и увидит его. Встретившись с ним лицом к лицу, она смело обвинит его в убийстве отца. Если он и тогда не вздрогнет, не смутится, если на лице его будет написана невинность, то она перестанет его подозревать и поверит, что отец ее пал от руки какого-нибудь обыкновенного разбойника.
XXII
Скачки
После долгих переговоров свадьбу Лоры Дунбар и Филиппа Джослина назначили на 7 ноября. Банкир потребовал, чтобы торжество было как можно проще, без всякого блеска и шума. Его здоровье было совершенно расстроено, и он решительно не мог присутствовать на свадьбе, если бы ее сделали с должным великолепием и пригласили полграфства. Если в церемонии нужны были для Лоры подруги, то у нее была Дора Макмагон, и она могла пригласить еще одну девушку из своих самых близких знакомых. «Свадьба — очень торжественное, серьезное дело, — объяснял мистер Дунбар, — и потому лучше для самой Лоры, чтобы она тихо провела этот день без шумного веселья и посторонней публики». Таким образом, все было устроено как можно проще, насколько высокое положение Дунбара допускало простоту. Сэр Филипп со своей стороны изъявил полное согласие с этими распоряжениями, он был слишком счастлив, чтобы обращать внимание на это. Он желал одного — чтобы его обвенчали с прелестной Лорой, и тем дали право назвать ее своей навеки. Тотчас после венчания он намеревался уехать с молодой женой на юг Европы, где он так весело путешествовал еще холостяком и где, конечно, теперь вместе с Лорой его ждет неописуемое блаженство. Счастье, богатство служит погибелью многим, но в этом случае оно ничуть не портило молодого человека: баловень судьбы с колыбели, он сохранил редкое качество от души наслаждаться всеми его благами.
Случилось так, что 6 ноября был день, наступления которого сэр Филипп ожидал как счастливейшего уже несколько месяцев. В этот день в Шорнклифе должны были происходить скачки, и баронет еще весной дал слово скакать на своей великолепной лошади Гиневре. Приз состоял из серебряного кубка, купленного на деньги, собранные по подписке офицерами, стоявшими в Шорнклифе. Сэр Филипп ожидал эти скачки с большим удовольствием; он будет скакать на них в последний раз. Да, в последний. Он дал честное слово Лоре никогда более не скакать. Она старалась отговорить его и от этих скачек, потому что, несмотря на свою личную храбрость, боялась за жизнь дорогого ей человека.
— Я знаю, что это очень глупо, Филипп, — говорила она, — но я не могу не бояться. Я невольно вспоминаю о всех несчастных случаях, о которых я когда-нибудь слышала. Мне наяву и во сне только и мерещатся, что эти скачки. О Филипп, если бы ты отказался! Ради меня.
— Разве есть что-нибудь на свете, чего я не сделал бы для тебя, радость моя? — отвечал сэр Филипп. — Но это невозможно, это было бы подло. Ты знаешь, что я езжу хорошо и лошадь моя великолепна, на днях я тебе ее показывал, следовательно, и говорить об этом нечего. Мое имя записано уже шесть месяцев тому назад, и очень много небогатых фермеров держали за меня пари; ведь они, бедные, потеряют все свои деньги, если я не поеду. Ты не знаешь, милая Лора, что такое пари. Я все на свете готов для тебя сделать, но те, кто держал за меня пари, — народ бедный, и я не могу их обворовать. Я должен скакать и взять приз.
Мисс Дунбар понимала, что означала эта фраза, и с сердечным содроганием уже представляла себе, как ее Филипп летит, сломя голову, на своей гнедой кобыле, известной во всем Варвикшире; но, несмотря на весь свой страх, она должна была покориться и утешить себя тем, что Филипп дал ей слово никогда более не скакать.
Наступило 6 ноября; погода была тихая, но осенняя, пасмурная. Небо, покрытое мрачными серыми тучами, давило землю. Фуражки и куртки наездников выделялись пестрыми пятнами на сером фоне картины, и блестящие женские наряды служили единственным украшением унылого, обнаженного поля, на котором был устроен овальный ипподром. Местность была довольно ровная, только кое-где возвышались нарочно устроенные препятствия. Накануне Лора с Филиппом осмотрела весь ипподром, и с ужасом заметила, как высоки барьеры и глубоки канавы. Но Филипп только смеялся над ее страхом, говоря, что его лошади эти преграды нипочем.
Зрители стояли по обе стороны веревки. Тут были солдаты из шорнклифских казарм, соседние фермеры и всякого рода зеваки. Экипажей была всего одна линия против самой галереи, наскоро выстроенной из неотесанных досок. В этих экипажах громоздилось во всевозможных позах огромное количество офицеров и их знакомых, которые во время антрактов истребляли несметные запасы шампанского, пива и раков. Вообще зрелище было довольно веселое, как всегда бывает на скачках, где бы они ни были, хоть в самых диких странах Нового Света.
Между всеми экипажами резко выделялась одна великолепная карета, запряженная парой дорогих коней. Экипаж этот не бросался в глаза; напротив, он был темного цвета с маленьким красным гербом на дверцах; ливрея у лакея и кучера была самая простая, но в напудренных их париках и вообще во всей их фигуре было что-то резко отделявшее их от обыкновенной прислуги соседних помещиков.
Почти все на скачках знали герб, блестевший на экипаже; знали, что он принадлежит Генри Дунбару. Банкир так редко показывался на публике, что его появление всегда производило эффект. И теперь, во время антрактов народ, гуляя вокруг ипподрома, старался подойти как можно ближе к экипажу, в котором сидел владелец Модслей-Аббэ, весь закутанный в кашемировые шали и едва выглядывавший из толстого мехового ковра, покрывавшего его ноги.
