Виктория Холт - Дочь обмана

— Но с явным английским акцентом, — заметила я.

— Ну, в этом-то как раз и состоит очарование. А теперь, моя дорогая семейка, предлагаю перекусить. Как насчет кофе?

— Я приготовлю, — сказала Анжель.

— Дорогая мамочка, я вовсе не такой уж беспомощный, каким ты меня считаешь, но, наверное, мне все-таки лучше остаться с гостями. Поэтому будет отлично, если кофе приготовишь ты.

Анжель вышла в дверь, которая, по-видимому, вела на кухню. Мы с Робером устроились на стульях, а Мари-Кристин расположилась на кушетке.

— Это настоящая мастерская художника, — обратилась ко мне Мари-Кристин. — В Париже таких очень много.

— Не так уж много, детка, — сказал Жерар. — Хотя есть несколько. Я думаю, мне очень повезло, что я приобрел эту студию. — Он повернулся ко мне. — Она просто идеальна. Великолепное освещение и захватывающий вид на Париж, не правда ли, мадемуазель Тремастон?

— Совершенно согласна с вами, — ответила я.

— Отсюда открывается прекрасный вид на весь город. Должен вам сказать, что многочисленные художники, живущие в этом городе, много бы отдали, чтобы иметь такую мастерскую.

— Здесь живут и другие художники, — сказала мне Мари-Кристин.

— Художников очень много, — улыбнулся Жерар. — Ведь это Латинский квартал, а Париж, как вы знаете, — центр искусств. И художники собираются именно здесь. Днем и ночью они толпятся в кафе и рассказывают о великих произведениях, которые собираются создать… увы, как правило, только собираются.

— Но когда-нибудь они заговорят о великих произведениях, которые создали, — сказала я.

— Тогда они будут уже слишком знаменитыми, чтобы жить в этом квартале или посещать такие кафе. А здесь по-прежнему будут говорить о еще не написанных шедеврах.

Мы заговорили о моем путешествии по Парижу.

— Для Ноэль это все так ново, — сказал Робер. — Мне доставляло истинное наслаждение показывать ей достопримечательности.

— Это замечательно, — сказала я.

— Надеюсь, ты покажешь Ноэль свои работы, — сказал Робер. — Уверен, что она хочет их посмотреть.

— В самом деле? — спросил Жерар, взглянув на меня.

— Конечно, хочу.

— Не ждите чего-нибудь необыкновенного, вроде Леонардо, Рембрандта, Рейнольдса, Фрагонара или Буше.

— Я полагаю, у вас свой собственный стиль.

— Благодарю вас. Признайтесь, вы из вежливости проявляете интерес к моим работам? Мне не хотелось злоупотреблять вашей любезностью и заставить вас скучать, что вполне может произойти.

— Но я же не знаю, что буду ощущать, пока не увижу ваши работы.

— Знаете, что я сделаю. Я покажу вам несколько картин, и, если замечу следы скуки на вашем лице, мы прекратим это. Согласны?

— По-моему, отлично.

— А эта мадам Гарнье все еще работает у тебя? — спросила Анжель.

— О, да, конечно.

— Пол в кухне довольно грязный. Что же она тогда здесь делает?

— Славная мадам Гарнье. У нее удивительное лицо.

— Ты что, рисовал ее?

— Конечно.

— Выходит, вместо того, чтобы убирать в квартире, она тебе позирует?

Жерар повернулся ко мне.

— Вы говорили, что хотите посмотреть мои картины. Начнем с мадам Гарнье.

Он взял одно из полотен и поставил его на мольберт. Это был портрет женщины — полной, веселой, с решительными складками у рта, в глазах которой светилась алчность.

— Очень похоже, — сказала Анжель.

— Интересный портрет, — заметила я. Жерар внимательно следил за мной. — Кажется, она мне знакома.

— Скажите мне, что вы о ней думаете? — спросил Жерар.

— Она любит пошутить и посмеяться. Знает, чего хочет, и стремится к этому. Хитровата и себе на уме.

Он улыбнулся и кивнул головой.

— Благодарю вас, вы мне сделали очень приятный комплимент.

— Не сомневаюсь, — сказала Анжель, — что мадам Гарнье гораздо больше устраивает сидеть в кресле с дурацкой улыбкой вместо того, чтобы делать работу.

— И это меня вполне устраивает, мама.

— Вы обещали показать и другие свои работы, — напомнила я.

— После того как я услышал ваше мнение об этой картине, я сделаю это с большей охотой.

— Разве вы не уверены в своих работах? — спросила я. — Я всегда считала, что художник должен быть абсолютно уверен в себе. Ведь если это не так, кто же поверит в него?

— Вашими устами говорит сама мудрость! — сказал он с некоторой иронией в голосе. — Вот, смотрите. Это — консьержка. А это натурщица, которая иногда позирует для нас. Традиционный сюжет, не правда ли? Натурщица слишком привыкла позировать и поэтому выглядит здесь не совсем естественно.

Его работы показались мне очень интересными, особенно виды Парижа. Здесь были Лувр и сады Тюильри, уличная сценка и вид Ла Мэзон Гриз с лужайкой и прудом. Я вздрогнула, когда он достал картину, изображающую мельницу.

— Это та самая мельница! — воскликнула я.

— Это старый пейзаж, я написал его несколько лет назад. Но вы все-таки ее узнали.

— Мы ходили туда с Мари-Кристин.

Он повернул полотно к стене и показал мне другую картину, на ней была изображена женщина, стоящая за прилавком на рынке. Она продавала сыр.

— Вы специализируетесь на портретах?

— Да. Меня интересует человеческое лицо. В нем так многое скрыто… Конечно, если сможешь это заметить.

— Значит, когда вы пишете портрет, вы стараетесь показать именно то, что спрятано в душе?

— Если хочешь написать по-настоящему хороший портрет, нужно хотя бы что-то знать о предмете изображения.

— А не кажется ли вам, что люди хотят выглядеть на портретах не такими, какие они есть на самом деле, а такими, какими им хотелось бы быть? — спросила я.

— Именно это обычно и делают модные художники. А я не модный художник.

— Но приукрашенное изображение доставляет удовольствие, какой от этого вред?

— Никакого. Я просто не хочу так писать.

— А я хотела бы, чтобы меня изобразили красивее, чем я есть, — сказала Мари-Кристин.

— Я уверена, что большинство хотят этого же, — добавила Анжель.

— Вы считаете, вам удается раскрыть секреты, которые люди пытаются скрыть? — спросила я.

— Возможно, иногда удается. Но портретист чаще всего обладает богатым воображением и то, что ему не удается раскрыть, он додумывает сам.

— Мне кажется, — сказал Робер, — что, заказывая портрет, надо быть очень осторожным, раз твой характер подвергается такому тщательному анализу.

— По-моему, у вас создалось неправильное представление, — беспечно сказал Жерар. — Я просто говорил об умственных упражнениях художника исключительно для собственного удовольствия. Это абсолютно безвредно.