Анастасия Туманова - Цыганочка, ваш выход!
– Да что же это, люди добрые, за нашествие?! А ну вон отсюда, поганки! Вон пошли, зараз из ружжа стрелю! Поналезли, тараканихи, во все щели носы позасунули! Нет для вас ничего! Прочь пошли из анбара и мелюзгу свою забирайте! Нам своих детей кормить нечем!.. Кыш, кыш, вам говорят!
Понимая, что Наташку пора спасать, соседки вбежали во двор и общими усилиями вытолкали возмущённо галдящую ораву цыганок за ворота. Те оглушительно вопили и проклинали станичных «сквалдырниц», призывая на их головы разнообразные кары господни. Дети визжали истошными голосами, носились как угорелые, выныривая прямо из-под рук у казачек с прихваченными в Натальином дворе тряпками, сушёными яблоками, свёклой и всякими полезными в хозяйстве вещами. Двое самых чёрных и замурзанных, явно прихватив что-то особо ценное, спрятались под фартуком бабки, и та дунула со двора с молодой резвостью. За ней подхватились и умчались, огрызаясь на бегу, остальные цыганки. Вслед им летела бурная брань казачек и заунывные причитания Натальи:
– Да что ж это за наказанье за такое! Ить на миг калитку незапертой оставила, сейчас они и поналезли, вороны треклятые! Ни одной нитки на дворе не оставили! И брюкву всю похватали – как на грех, сушить разложила! Поросюк-то мой последний жив ишо в хлеву-то?.. Вот ить племя сорочье, хужей продразвёрстки, и что за напасть такая?.. Бабы, да хватит уж им вслед гавкать, что толку – их вон и не видно уже! Помогите лучше добро собрать! Ить всё пораскидали, все сундуки повывернули, заразы… Вот ей-богу, чичас до табора пойду и мужикам ихним нажалуюсь!
Но цыганок уже и след простыл.
Когда женщины вернулись в табор, над Доном спустились сумерки, и возле палаток дымили костры. На дороге маячила высокая фигура деда Ильи, нетерпеливо расхаживающего по обочине.
– Ну, что? – отрывисто спросил он, когда цыганки поравнялись с ним. Старая Настя, окружённая хохочущим табунком ребятни, помахала ему рукой.
– Здесь, вот они. – Бабка показала себе за спину. Невесело усмехнулась краем губ. – Веришь ли, насилу их у себя из-под фартука выволокла, не хотели выбираться!
За спиной у старухи, намертво вцепившись руками в её подол и испуганно глядя на сумрачного старика цыгана с кнутом за поясом, стояли два чудовищно грязных мальчугана. Было очевидно, что сходство с таборными детьми им придавали долго и тщательно. Только русые головы и серые, широко распахнутые от страха глаза говорили о том, что это не цыганята. Около них, тревожно обнимая их за плечи, стояла худенькая девчушка с растрёпанными косами, которые скрывал пёстрый платок, в линялой кофте и по-таборному рваной юбке. Её перепуганное лицо тоже было вымазано сажей до неузнаваемости.
– Ну, совсем цыганка получилась! – со смешком заметила старая Настя. – Да не дрожи, миленькая, никто тебя здесь не обидит, и братиков твоих тоже!
– Кто из вас Васька, а кто Фрол, скажите мне перво-наперво? – тем временем допытывалась Мери у мальчишек.
– Я Фрол, – поборов дрожь в голосе, ответил мальчик постарше, лет десяти, невысокий, но крепкий и широкий в плечах. – Тётя цыганка, вы нас украли?
Младший мальчишка немедленно заревел.
– Не украли, глупый, – сердито сказала Мери, ловко вытирая нос малышу подолом юбки. – Зачем брата попусту пугаешь? На что нам вас красть, когда у нас своего такого добра полно хозяйство? – Стоящее вокруг оборванное, чумазое «хозяйство» дружно захихикало. – Тётя Наташа сказала же вам – мы вас только на соседний хутор отвезём, к другой вашей тётке, Дусе! И всего-то! Голодные небось?
– Не дюже, – солидно сказал Фрол, но Васька широко открыл зарёванные глаза и закивал.
– Вот это дело! Это правильно! – обрадовалась Мери. – Сейчас мы вас накормим, спать положим… Спали когда-нибудь в палатке цыганской, а? Хорошо! Перину вам дам, подушки большие, разноцветные! А утром и поедем с богом…
– Это правда, что мамку со Стёпкой коммуняки постреляли? – серьёзно спросил Фрол, снизу вверх глядя на Мери серыми взрослыми глазами. Та вздохнула, перекрестилась.
– Правда… Только ты не плачь, маленький. Мамка твоя у бога на небе уже… И брат тоже. Они вас сверху видят и думают: вот какие казаки у нас остались, совсем взрослые! Не плачут, друг о дружке думают, сестру берегут! Всё, всё, успокойся… Ксенька, и ты хватит носом хлюпать! Чяворалэ, что вы там выстроились? – крикнула она таборной ребятне. – Ведите раклэн в табор, кормите, учить мне вас? Да смотрите, кто обидит – догоню и сама шкуру спущу!
Цыганята обступили Стеховых плотной толпой, с нестройным сочувственным гомоном повели их к табору. Следом пошли цыганки. На дороге остались двое стариков и Мери.
– Ну, что, опять холеру себе на голову нашли? – с опаской спросил дед Илья. – А ну как искать этих раклят будут? А ну как в табор придут?!
– Не будет их никто искать, – устало сказала Мери, провожая глазами уходящих детей. – Эта Наташка просто напугана до полусмерти, вот и вбила себе в голову, что комиссары детей непременно расстреляют. Ну, взгляни на них, Илья Григорьич, они же маленькие! Кто таких к стенке ставит?
Дед Илья неопределённо крякнул, с сердцем махнул рукой. Повернувшись к табору, сощурил глаза:
– А это что там ещё такое? Чего разгалделись? И конь чей-то стоит… Кого ещё черти нам на голову принесли? – и быстро зашагал к шатрам. Старая Настя и Мери, переглянувшись, поспешили следом.
Возле шатров взгляду их представилась замечательная картина: посреди табора, в окружении хохочущих и хлопающих себя по коленкам цыган, стоял комполка Рябченко. Увидев подошедшего деда Илью, он повернулся к нему, протянул руку:
– Яв бахтало, Илья Григорьич! Сыр тырэ грая?[41]
– Наисто дэвлэскэ[42], Григорий Николаевич! – невольно рассмеялся старый цыган. – Дыкхэн, чявалэ, саро сэрэла романэс! Бэрш прогэя – а ёв сэрэл![43]
– Ко мне чужие языки всегда быстро прилипают! – тоже смеясь, объяснил Рябченко. – Когда в Бердичеве стояли у евреев, я через неделю уже с хозяйкой говорил по-еврейски. Ну, как живёте, товарищи? Всё так же по степям ездите?
– Как все – из кулька в рогожку переворачиваемся, святым духом питаемся, – усмехнулась старая Настя. – Слава богу, что и ты здоров. А помнишь, как у меня в шатре одной ногой на том свете лежал? А девки мои тебя выхаживали? Чаёк мой помнишь?
– Ну, уж это, помирать буду, не забуду, – поморщился Рябченко. – Из чего ты его варила, тётя Настя? Бр-р… Жжёная тряпка на керосине пополам с колёсной мазью?
– Ха! Я его своим чайком вылечила, а он морду воротит: «на караси-ине»… – притворно обиделась старая цыганка. – Садись лучше ужинать с нами, Григорий Николаевич! Наварили кой-чего, что бог послал. Уж прости, петь-плясать сегодня не будем тебе. Грешно плясать, когда у людей горе. – Она мотнула головой в сторону дальних крыш. Станица стояла тихая, тронутая вечерними тенями. Такая же тень легла на лицо Рябченко, когда он проследил за взглядом старухи.
