Анастасия Туманова - Цыганочка, ваш выход!
Старуха, помедлив, кивнула и, отойдя к цыганкам, негромко сказала им несколько слов. А казачка подошла прямо к шатру, окинула цыган беглым взглядом и поздоровалась:
– Доброго вечера вам!
– И тебе доброго, милая, – настороженно ответила Мери. – Погадать пришла, изумрудная? У нас гадалки хорошие, мы тебе со всей душой…
– Кто старшой у вас? – не слушая, перебила её Наталья. Цыгане переглянулись, загомонили. К казачке, попыхивая трубкой, подошёл дед Илья в окружении взрослых мужчин. Наталья не спеша, с достоинством поклонилась ему. Старик ответил тем же, вопросительно посмотрел на женщину из-под сросшихся сивых бровей. Наталья, присев у костра, сосредоточенно принялась развязывать свой узел. В нём оказались сало, солонина, кусок копчёного мяса, мешочек, туго набитый крупой, свёрнутая домотканая материя. Последними появились три золотые царские десятки. Выложив их на половик, Наталья молча подняла глаза на деда Илью. Тот так же молча переглянулся с цыганами, присел напротив женщины и коротко спросил:
– Чего ты хочешь?
Наталья обвела глазами смуглые, настороженные, уже слегка испуганные лица мужчин, сгрудившихся вокруг. Хрипло сказала:
– Цыгане, это всё, что в доме есть. Последнее вам принесла. Ради бога… Ради господа бога, сеструхиных детей заберите! Святое дело сделаете, сироты они теперь… – и, не сдержавшись, заплакала, тихо, без слёз.
– Ты их у себя спрятала, да, милая? – чуть погодя спрашивала старая Настя, сидя рядом с казачкой и внимательно глядя в её лицо. – Они сестру твою взяли и сына старшего, а других ты спрятала… так? Правду я говорю?
– Я б и Стёпку спрятала, видит бог… – глухо ответила Наталья. – Да он не схотел, с матерью пошёл. Ему, вишь, батька велел беречь её. А Ксеньку с братьями не нашли, они в то время по-над Доном бегали, козу искали… Да, слава богу, кто-то из баб их упредить успел. Прибежали по потьмам ко мне… А я их и на двор пущать поначалу боялась, ведь и ко мне коммуняки-то приходили! Уж ночью в анбаре спрятала. – Она вдруг обернулась к старой цыганке, схватила её за руку. – Вы поймите, цыгане, эта комиссарша-жидовка вовсе скаженная! Про неё по станицам такие страсти рассказывают, что хребет стынет! Постреляет детишек-то Танькиных… А чем они виноваты, ангельские души? И меня застрелит… Не поверишь, я их как у себя на базу увидела, чуть не сказала: «Подите прочь, деть вас некуда!» Это племянникам-то кровным, сиротинкам безгрешным! Стоят все белые передо мной, губы трясутся… Васька ведь вовсе малой, пяти годов нет… Фролка мало старше… А я им этакое чуть не брякнула! Слава богу, кой-как с собой совладала… У меня ить своих трое, что с ими-то станется, коли чего?!
Старуха молча кивала, держа женщину за руку.
– И что дальше-то будет? Что дальше с нами будет?! В станице-то народ всякий… Все знают, что у Петра с Танькой четверо дитёв-то было. Покуда молчат… А как откроет рот паскуда какая-нибудь?.. Петька Стехов ить не святой, ох, не святой… Тут на него и в родной-то станице много народа обижено. Казаки-то многие за красных воевали, так Петька их семьи-то тож шашками рубал и дома палил. Не ровён час, кто скажет, что я его детишек от Чеки хороню… что будет-то и со мной и с ими? Впору самой вешаться…
– А если им со станицы уехать? – тихо спросила старая цыганка.
– А куда ихать-то? – уныло пожала плечами Наталья. – Одних ведь я их не пущу, далеко ль они ушлёпают? А Ксеньке-то четырнадцать! Уж всё, что надо, отросло – не ровен час, солдатне на глаза попадётся! А ежели мне с ими, так тут же комиссарше-то донесут, что Натаха-то из станицы тишком смылась… Да ведь у меня и самой девки! Да, черти бы их драли, красивые! И так уж замучилась их по закуткам хоронить! Ох, грехи наши, и что поделать-то? Сидеть только дома под божницей да смерти дожидаться…
Старая цыганка повернулась к мужу. Дед Илья не заметил этого: он тяжело смотрел в погасшие угли костра. Подавленно молчали цыгане.
– Цыгане, я вам всё, что есть, принесла, – вздохнув, сказала Наталья. – Христом-богом прошу – заберите детей. Не век же им у меня в анбаре под ларями хорониться! Я ведь их даже до ветру выпустить боюсь!
– Да, милая, мы бы взяли… – медленно, глядя при этом на мужа, заговорила старая Настя. – Но ты и сама думай, как им у нас житься-то будет? Тяжело у цыган без привычки…
– Да не к вам же навовсе! – Наталья повернула к ней посветлевшее лицо. – У меня на Ганыче сестра мужняя живёт! Вам же всё едино мимо ехать, отвезите до неё детей! Всего-то крюка малого дать по степи, вас-то кто обыскивать да допрошать станет?! Отвезите, цыгане! Помогите за-ради Христа, ить как их по-другому со станицы-то спровадить? У вас же свои дети есть, нешто душа не болит?
– Со ласа тэ кэрас, ромалэ?[39] – вполголоса, будто ни к кому не обращаясь, спросил дед Илья. – Ласа раклэн?[40]
Цыгане переглянулись, нестройно, одобряюще загудели. Кто-то из женщин горестно покачал головой. Мери сидела, уткнувшись лицом в колени, Симка бережно поглаживала её по спине. Дед Илья посмотрел на жену, коротко кивнул. Аккуратно собрав с половика золотые монеты, молча вложил их в руку казачки, и Наталья машинально сжала ладонь. По лицу её ползли медленные слёзы.
– Да ты не плачь, яхонтовая, не плачь… – задумчиво сказала старуха. – Заберём мы сирот твоих… вот только как их в табор-то поведёшь? Сама же говоришь: в станице люди разные. Ну как углядят, донесут? Что тогда и с тобой, и с нами станется?
– Может, ночью? – с надеждой предложила Наталья. – Перед самым светом? Потихоньку пролезем…
Дед Илья молча, отрицательно покачал головой. Снова наступила гнетущая тишина.
– Тётя Настя… – вдруг сказала Мери, поднимая голову и глядя на старуху сухими, решительными глазами. – Я, кажется, знаю, как лучше это сделать.
На следующий день, уже перед закатом, когда огненно-рыжий веер только разворачивался над Доном, вся станица Замайская, высыпав на базы, с изумлением наблюдала, как по главной улице станицы торжественно шествует толпа цыганок с детьми. Таборных женщин было десятка два, молодых и старых, босоногих, в пёстрых пыльных юбках. В середине толпы величаво плыла старуха с длинными седыми косами, свисавшими из-под синего, сдвинутого на затылок платка. Детей же было в три раза больше, чем женщин, – грязных, взъерошенных, с голыми чёрными ногами, чумазыми рожицами. Они вертелись под ногами цыганок, тянули руки к шарахающимся казачкам, прося хлебца, приплясывали в пыли и кричали звонкими, пронзительными голосами. Вся эта команда прошла через станицу, поглядывая через заборы. Но все ворота в станице были заперты, и лишь у Натальи Замётовой неосторожно осталась открытой калитка. Таборные гадалки радостно ввалились в неё всей толпой, цыганята рассыпались по широкому двору, молодые цыганки полезли в хату, громко гомоня и прося «кусочков», а несколько взрослых женщин побежали через двор к хозяйственным постройкам. Но у самого амбара их настиг зычный голос спохватившейся хозяйки:
