Лариса Шкатула - Рабыня благородных кровей
— Полководец зовет!
Аваджи поспешно встал. Сейчас он узнает свою судьбу.
В шатре, кроме Джурмагуна, был ещё один человек, напоминавший лицом кого-то из северян. Говорил он по-монгольски совершенно свободно.
Северянин — кто он, помор, ливонец? — посмотрел на Аваджи вроде мельком, но от его взгляда сотнику стало не по себе, как если бы по обнаженной груди его вдруг проползла змея.
— Познакомься, юз-баши, с великим человеком, — проговорил Джурмагун, указывая на своего гостя. — Он — рыцарь и наш большой друг. И так же, как мы, ненавидит урусов. Я не могу назвать тебе его имени…
— Зови меня Литвином, как урусы.
— Рыцарь — не волшебник, — продолжал между тем Джурмагун, — но он умеет много больше, чем обычный человек. Например, нарядиться в любую одежду и быть своим среди чужих или пройти незаметно мимо любого поста. Он — везде и нигде!
— Великий багатур льстит мне, — скривил тонкие губы Литвин. — Именно в Лебедяни я чуть не дал себя раскрыть… Но ещё не все потеряно. В Лебедяни остался человек, который по моему знаку откроет ночью городские ворота.
— Твоя задача, сотник, будет посложнее… — Джурмагун потрогал свой тонкий ус. — Ты постараешься вытащить за ворота Лебедяни коназа Севола…
Аваджи вздрогнул: так звали мужа Аны. Но, может, на Руси много князей по имени Всеволод?
От Литвина, однако, не укрылось его замешательство.
— Ты знаешь князя?
— Слышал, — кивнул Аваджи, решив, что скрывать ему нечего. Кроме самого малого. — Однажды к Тури-хану, нукером которого я был, привезли рабыню. Говорили, она жена коназа Севола.
— Как тесен мир! — Литвин доверительно обратился к Аваджи. — Слышал я эту историю. Молодая жена князя напросилась с мужем в поход к южным границам. Там на них напал отряд какого-то хана. Его называли султаном степей. Княгиню увезли в плен. Князь долго тосковал по ней, даже заболел, но потом выздоровел и женился на литовской княжне. Правда, мне говорили, бывшая жена недавно вернулась домой. Думаю, это всего лишь слухи. Может ли женщина без посторонней помощи убежать из плена с двумя детьми? Проехать на верблюде половину Руси…
Аваджи показалось, что ему не хватает воздуха. Что такое говорит этот иноземец? Слухи слухами, но упоминание о бывшей жене, о двоих детях… Так похоже на правду! Только бы ему ничем не выдать себя!
Но Литвин уже и так потерял к нему интерес. Он не сомневался, что нукер — он знает этих преданных воинов — выполнит все, что ему скажут.
Теперь говорил Джурмагун.
— Как раз в это время рабы заваливают деревьями ров с водой, который кольцом опоясывает городскую стену. Я всегда говорил, что урусы слишком мягкосердны: они жалеют женщин, жалеют стариков и детей. Теперь вот жалеют рабов. Они не стреляют в них лишь потому, что те безоружны! А нам того и надо… Еще немного, и наши пороки смогут подойти к городской стене почти вплотную. Конечно, если рыцарю удастся открыть ворота, стенобитные машины нам не понадобятся.
— Великий Джурмагун слишком близко к сердцу принимает такой ничтожный городишко, как Лебедянь, — заметил Литвин.
— Жители этого города посмели выказать неповиновение багатурам самого Бату-хана! — гневно процедил монгол. — Если им удастся противостоять нам, то и другие подумают, будто перед монгольским войском можно устоять. И уйдет из сердец урусов страх. Тот, что ведет за собой наши победы.
Ничего странного для себя в словах Джурмагуна Аваджи не услышал. Он и сам часто видел этот животный страх в запрокинутых лицах побежденных. Так, наверное, боится дикого зверя человек, столкнувшийся с ним на тропе безоружным и видя в глазах кровожадного свою смерть.
Но знал он и ярость зверя загнанного. Как живой встал перед глазами урусский багатур, сражавшийся один с десятком напавших на него джигитов.
Даже непосвященному было ясно, что битва его давно проиграна. Нападавшие рвали воина на куски, как стая шакалов истекающего кровью медведя. А он все бил и бил их, окруженный уже горой трупов, но не желающий сдаться. Страшный, окровавленный и… первобытно красивый! Так восхищался картиной сражения Аваджи-поэт.
Он чуть было не пропустил объяснения полководца. Тот рассказывал ему свой план: если удастся разозлить урусских воинов упреками в трусости — а это как раз брал на себя Литвин, — то они выедут из ворот города, чтобы ответить на вызов, который должен им бросить Аваджи. Для этого в помощь сотнику Джурмагун выделял лишь небольшой отряд джигитов. Ради дела он брался отвести подальше свое многочисленное войско, чтобы пока не пугать урусов.
— Горячи головы урусские, — говорил Джурмагун. — Увлекаются они битвой и обо всем забывают. В том и задача юз-баши: сделать вид, будто дрогнули его воины. И побежать прочь сломя голову. Как бы от страха. Разгоряченные битвой урусы кинутся следом, а убегающий отряд приведет их прямо к засаде! Говорят, урусский князь смел. И в бой своих воинов сам ведет. Может, он сам и станет преследовать бегущих.
Такая хитрость нужна на тот случай, если верному человеку не удастся почему-либо открыть ворота. Оставшись без князя, жители города вряд ли долго продержатся. К тому же, Джурмагун собирается объявить им свою милость, пообещать всем жизнь, если горожане сложат оружие. Правда, Аваджи знал, чем обычно кончаются такие обещания, но война есть война!
На взгляд юз-баши, план был хорош, и он вполне был готов его выполнить. Вот только что его гложет?
Аваджи подтягивал подпругу, чистил свое платье, а в голове билась мысль: Ана! Неужели Ана бросила его, чтобы вернуться к князю? Неужели она согласилась выйти за него замуж лишь для того, чтобы выждать минуту, когда сможет от него убежать?!
Но нет, как можно думать так об Ане!.. А что если ей пришлось бежать? Если Тури-хан посягнул на её честь? Или угрожал жизни детей? Аваджи даже заскрипел зубами от такого предположения. Он дорожил своей семьей, как никто другой. Он никогда не вспоминал, что Владимир ему неродной сын, а когда в первый раз увидел глаза Ойле, тут же отдал ей свое сердце…
Ана принесла ему счастье, дала семью, которую он прежде не имел, и если Тури-хан посмел хоть чем-то её обидеть, Аваджи вернется и убьет его!
Глава сорок шестая. Военные хитрости
Странная процессия приближалась к Лебедяни. Сидевший на белом коне, сам весь в черном, впереди ехал человек, похожий на кого угодно: на норманна, на викинга, но только не на одного из монгольских воинов, которые его сопровождали.
Когда воины подъехали к городу на расстояние полета стрелы, странный всадник вытащил большой белый платок и теперь размахивал им, предупреждая: едут послы.
Однако русские ворота открывать не спешили, потому всадникам пришлось остановиться перед рвом и осуществлять переговоры, крича во всю глотку.
— Варвары! — презрительно проговорил Литвин, понизив голос. — Они даже не знают, что такое страна, управляемая одним королем. Здесь каждый защищает свой огород, вместо того чтобы объединяться!
— Мы хотим говорить с князем Всеволодом! — крикнул он.
А в это время князь, стоя за выступом стены, возбужденно переговаривался с воеводой Астахом. Посольство монголов прибыло так вовремя! Его как раз можно было использовать в задумке воеводы: вызвать монголов на бой, подраться, а когда они побегут, для виду кинуться следом, уводя их от стен города.
— Все надо будет делать быстро, — напутствовал Астах. — Эти желтолицые собаки сами любят заманивать в засаду. Биться один на один они обычно не хотят. С собой надо взять самых выдержанных, чтобы погоней не увлеклись и от стен города не ушли далеко. В это время оставшиеся в городе дружинники смогут спокойно поджечь деревья, которыми уже переполнен ров. Вон, нехристи подтащили ближе свои тараны…
— А дозволь, княже, судьбу испытать, да пороки эти поджечь, — не выдержав, вмешался в разговор Глина.
— Поджечь стенобитные орудия? — оборотился к нему Всеволод. — Погляди, у каждого из них — по десятку басурман!
— Мы выедем из города вместе с тобой, — рассказал свою задумку Глина, — а когда вы станете сражаться с мунгалами, быстро повернем и помчимся к орудиям. Главное, факелы приготовить так, чтобы их немедленно зажечь… Людей мне много не понадобится: трое лучников — дорогу нам прокладывать, ещё двое повезут сосуды с горючей водой, а двое — орудия поджигать станут. Ну, и кого побойчей мне на подмогу дашь — пусть рубит нехристей, которые мешать нам попытаются.
— И мне дозволь, батюшка князь, Глине помочь!
Любомир. Всеволод глянул в его умоляющие глаза. Не дай бог, с парнем что случится, вся астаховская родня взбунтуется. Скажут, в отместку Настасьиного брата на смерть послал. Хорошо, хоть его отец рядом…
— Погодь! — махнул ему, ибо как раз в это время этот самый то ли рыцарь, то ли какой другой перебежчик стал звать его для разговора.
