Зия Самади - Избранное. Том 2
— Сердце говорит мне, что ему можно верить, — сказал Рахимджан, прерывая тяжелое молчание.
— Мне тоже хотелось бы верить ему, — вздохнул Касымджан. — Но разве он ничего не сказал такого, что подтвердило бы, что он знает Гани и пришел действительно от него. Может быть, условный знак какой-нибудь или напоминание о чем-нибудь…
— Этот джигит сказал, что Гани просит передать мне: он недаром провел время в тюрьме и выучил десять куплетов «Ханлайлуна», о чем извещает Жами-тамбура. Я думаю, это и есть условный знак, Гани всегда любил такие штучки. — Рахимджан рассказал, как когда-то Махаматджан с Жами исполнили все пять разделов «Ханлайлуна».
— Ну что ж, это уже о чем-то говорит… — задумался Аббасов. — Но вы, надеюсь, пока ничего не сказали ему?..
— Я только выслушал его, но ничего ему не ответил. Мы договорились встретиться вечером.
— Если позволите, я с ним поговорю. Может, узнаю его.
— А о чем вы с ним будете говорить? — Аббасов посмотрел на Камбари.
— Я его проэкзаменую. Если он действительно был в урумчийской тюрьме и сможет рассказать мне об особенностях тамошнего образа жизни, то он точно — Кусен. Ну, а если запутается, то тогда Рахимджан может смело докладывать Любинди, что раскрыл сообщника Гани.
В тот же вечер Рахимджан вместе с Камбари встретился с Кусеном у себя на загородной даче. Здесь и был принят «экзамен». Кусен обстоятельно рассказал о тюрьме в Урумчи, о расположении камер, о приемах стражников, о кабинетах, где проводились допросы, о людях, с которыми сидел вместе, рассказал все, даже назвал клички, которые узники дали караульным к начальству тюрьмы.
Товарищи нашли, что Кусен не похож на подсадную утку. Его речи не производили впечатление заранее подготовленных. Он без затруднений отвечал на все самые сложные вопросы Камбари, а тот за годы своего заключения досконально изучил порядки и нравы урумчийской тюрьмы. Кроме того, Кусен сразу же узнал Камбари и напомнил, когда и при каких обстоятельствах они виделись в тюрьме.
— Ты ведь прежде никогда даже не бывал в Кульдже, как же ты нашел дом Рахимджана?
— Гани мне рассказал, как пройти к этому дому, — ответил Кусен и улыбнулся.
— Чему ты улыбаешься?
— Дом Рахимджана, находящийся на самом краю города, может без труда отыскать любой мальчишка.
— Откуда ты так хорошо знаешь уйгурский язык?
— Я с самого детства рос вместе с уйгурами. Пас стада суйдунских баев.
— За что тебя посадили в тюрьму?
— В наше время, думаю, трудно найти джигита, который не побывал бы в тюрьме…
Камбари и Рахимджан улыбнулись.
— Вот ты говоришь: «в наше время». Верно, время нелегкое. А не боишься, что поскольку время нынче такое, то мы тебя сейчас сдадим куда следует?
— Ну, если такие люди, как вы, окажутся способными на предательство, то тогда зачем вообще жить в этом мире?
— Что ты должен передать Гани от нас? Чего он хочет?
— Первое: как дела у Рахимджана, чем он живет? Второе: кто такие «шесть воров» и как с ними можно связаться? Вот с этими двумя вопросами я и прислан.
— Вы с Гани хотите соединиться с шестью ворами или с шестью героями, шестью кайсарами? — спросил Касымджан Камбари.
Кусен ничего не ответил и посмотрел на него удивленно и обиженно.
— Те, кого угнетатели называют «шестью ворами», — на самом деле не воры, а бунтари, смельчаки, герои, кайсары, — пояснил Рахимджан.
— Да Гани еще в тюрьме слышал кое-что о них и решил непременно с ними связаться. А где Гани, там и я, — объяснил Кусен.
— Значит, цели у вас ясные и ради них вы пойдете на все?
— А как же иначе? Зачем бы я в городе зря болтался, — твердо ответил Кусен и рассказал о том, что они с Гани обдумали еще в тюрьме.
— Ты знаешь, как Гани верит Рахимджану. Как ты посмотришь на то, чтобы выполнить одно поручение Рахимджана? — спросил Касымджан, глядя в глаза Касену.
— Ойбай! Я ведь для того и пришел к вам, чтобы получить от вас указания. За этим меня и послал Гани! — встал с места Кусен.
— Сиди, сиди, — по-дружески взял его за плечо Рахимджан, — мы верим тебе. И довольны, что Гани именно тебя послал к нам. Мы были очень обрадованы, услышав о вашем побеге, и искали пути, чтобы связаться с Гани. А тут ты сам, к счастью, явился.
В этот же вечер Кусен, выслушав от Рахимджана и Камбари все, что они сочли необходимым сообщить Гани о «Свободе», ее действиях и планах, отправился в обратный путь. С этого момента казахский джигит стал одним из связных между Гани и Кульджинской подпольной организацией, а также между ними и шестеркой кайсаров.
* * *Долгий нудный дождь, безостановочно ливший три дня, размыл землю. Но вот и ему пришел конец. Дождевые капли сверкали на листве деревьев и траве словно драгоценные камни, когда из-за облаков показывалось солнце. А оно, будто хотело уподобиться кокетливой девушке, которая то выглядывает из-за ставни, то прячется в глубину комнаты, — то бросало на землю быстрые яркие лучи, то вновь пряталось за тучи. Небольшие мирные ручейки, наполнившись сбежавшей с гор дождевой водой, превратились в бурливые потоки, стремительно мчавшиеся в долину.
Лишь на четвертый день тучи окончательно рассеялись и небо высветлилось. Солнце уже не пряталось. От обласканных его жаркими лучами деревьев, горных цветов и трав далеко вокруг разносилось крепко настоенное на хвойном аромате благоухание. Горы, горы, как вы прекрасны, какую приносите вы усладу сердцу, какое блаженство телу!
Словно красотой прекрасной молодой женщины любовался Гани окружавшей его природой. Гани очень любил горы. И любил народ, который жил в этих горах. А располагались здесь, в основном, казахские аулы, занимающиеся скотоводством, и в этом деле не знающих себе равных в этом краю. Жизнь Гани часто бывала тесно связана с казахами, потому что значительная часть ее протекала в горах. Горы и горцы много раз приходили ему на помощь, давали надежный приют. И теперь, бежав из тюрьмы, он укрывался в горах. И его старые друзья, казахи и калмыки, с распростертыми объятиями встретили его. За несколько дней он забыл о своих ранах, болезнях, о своей слабости, которая так неожиданно сковала ему ноги после побега…
Звучавшая где-то недалеко песнь табунщика, молодого джигита, песня о несчастной, неразделенной любви, которую певец исполнял голосом, полным тоски и печали, переворачивала всю душу Гани-батура. Перед глазами вставала Чолпан и спрашивала: «Почему ты покинул меня? Где ты теперь?» «А ты где, Чолпан? Жива ли? Если жива, то, может, давно уже забыла меня?» Гани вскочил с земли, будто бы кто-то подкинул его! Так еще в тюрьме, поздней ночью вспомнив вдруг о Чолпан, он вскакивал с места, гремя кандалами, пугая заснувших товарищей. Но ведь сегодня его ноги не скованы кандалами, путь ему открыт, он сегодня свободен, как тот беркут, которого он когда-то видел из окна камеры. Ведь он сейчас может, усевшись на своего скакуна, направиться в Кульджу и отыскать свою Чолпан… Но нет, сделать это невозможно. Он обязан дождаться Кусена. Пока не вернется Кусен, ничего нельзя предпринимать…
