Виктория Холт - Кирклендские услады
Меня нельзя назвать слабонервной истеричкой. Просто со мной случилось странное происшествие, а после таких потрясений даже самые хладнокровные люди не сразу приходят в себя. Где-то в глубине дома часы пробили полночь, и я все же решила выпить лекарство доктора Смита. И вскоре уже спала глубоким, крепким сном.
Через несколько дней я совершенно оправилась, но продолжала быть начеку. Ничего похожего на случившееся в ту ночь больше не повторялось. Я запирала все двери и спокойно спала, уже не просыпаясь каждую секунду, чтобы оглядеть комнату — не прячется ли где призрак.
В доме больше не упоминали о происшедшем, а слуги, наверное, посудачили, посудачили — и успокоились на том, что с беременными женщинами чего только не бывает.
Тем не менее, я была полна решимости выяснить, кто же изображал того монаха, и, размышляя об этом как-то утром, вспомнила, что Хейгар говорила о сундуках, набитых старой одеждой. Вдруг в одном из них спрятана монашеская ряса? Если я ее найду, я окажусь на полпути к разгадке. А помочь мне в этом могла тетушка Сара. Так что я решила ее навестить. И вот после ленча, — а к столовую Сара не вышла, — я направилась к ней в восточное крыло.
Я постучалась в дверь комнаты, где она обычно вышивала, и с удовольствием услышала, что она у себя. Тетушка Сара очень обрадовалась моему приходу. Она не ждала, что я явлюсь сама, без приглашения.
— Ах, — воскликнула она, обойдя меня и встав между мной и дверью, как и в первое мое посещение, — вы пришли проведать мои вышивки!
— И вас, — ответила я.
Ей было приятно это услышать.
— Работа продвигается, — сказала она и подвела меня к скамье у окна, на которой лежало голубое шелковое покрывало для колыбели. Тетя Сара его штопала. — Почти закончила. — Она расправила его, чтобы мне было лучше видно.
— Какая тонкая работа! — восхитилась я.
— А я уж боялась за него, — заметила тетушка Сара.
— Боялись?
— Если бы вы умерли, вышло бы, что я зря потратила время.
Видимо, на моем лице выразилось изумление, и тетя Сара пояснила:
— Вы же выскочили босиком. Могли простудиться, заболеть и умереть.
— Выходит, вы знаете о том, что со мной случилось? — удивленно воскликнула я.
— А сколько я извела голубого шелка!
— Что вы думаете насчет… насчет этого ночного происшествия?
— Что все мои труды могли пойти прахом.
— Кто же рассказал вам?
— Ну ничего, покрывало пригодилось бы какому-нибудь другому младенцу. Младенцы рождаются часто, за ними дело не станет. — Глаза Сары расширились. — Может, теперь кто-нибудь у Люка родится. Как по-вашему, у него будут нормальные дети?
— Пожалуйста, перестаньте говорить так, будто моему ребенку не суждено родиться! — резко оборвала я старушку.
Тетя Сара отшатнулась, словно я ее ударила.
— Вы рассердились! Чего вы боитесь? — воскликнула она. — Когда люди боятся, они всегда сердятся.
— Я ничего не боюсь.
— Но вы сердитесь!
— Сержусь, когда вы так говорите о моем ребенке.
— Значит, вы все-таки боитесь! Сердятся те, кто боится.
Я поспешила перевести разговор на другую тему:
— Это покрывальце просто прелесть. Представляю, как оно будет нравиться моему ребенку.
Явно довольная, тетя Сара улыбнулась.
— Несколько дней назад я была у вашей сестры. Она мне рассказала, как однажды в Рождество, когда вы еще были детьми, Мэтью нарядился сэром Джоном.
Сара прикрыла рот рукой и рассмеялась:
— Они так поссорились! Хейгар разбила ему нос. Даже кровь шла, вся куртка была в крови. Гувернантка очень рассердилась. Весь день их держали на хлебе и воде. Понимаете, он нарядился… чтобы испугать ее… — Тетя Сара посмотрела на меня, нахмурилась, и я поняла, что ее поразило сходство этих двух происшествий.
— Ну и что… что ты собираешься делать, Хейгар? С этим… монахом?
Я не стала напоминать ей, что меня зовут Кэтрин. Вместо этого я сказала:
— Хочу попробовать разыскать монашеский костюм.
— Я знаю, где спрятана шляпа. Мэтью нашел ее при мне.
— А где монашеская ряса?
Тетушка Сара удивленно обернулась ко мне:
— Ряса? Рясы я никогда не видела. Там ее нет. Мэтью нашел шляпу и сказал, что напугает Хейгар, когда она ляжет спать. На этой шляпе такие красивые перья! Она и сейчас в сундуке.
— А где этот сундук?
— Хейгар, ну ты же сама знаешь! В маленькой комнате рядом с классной.
— Пойдемте заглянем в него.
— Теперь ты решила нарядиться и напугать Мэтью, да, Хейгар?
— Нет, я не собираюсь никого пугать. Просто хочу посмотреть на эти старые платья.
— Хорошо, — сказала она. — Пойдем.
И пошла вперед. Мы миновали классную комнату и детские и подошли к двери в конце коридора. Тетушка Сара открыла ее. В кладовке пахло затхлостью, будто в нее не заглядывали годами. Я увидела несколько больших сундуков, старую мебель и прислоненные к стенам картины.
— Когда мама поселилась в «Усладах», она везде поменяла обстановку, — объяснила тетя Сара. — Она говорила, что дом загроможден старой мебелью. Кое-что она велела спрятать здесь, кое-что перенесли куда-то в другое место. С тех пор все здесь так и стоит.
— Давайте покопаемся в этом сундуке.
Я заметила, что все вещи в кладовке покрыты топким слоем пыли, и внимательно огляделась. Ведь если кто-то недавно сюда наведывался, должны остаться следы. Но след был только на крышке сундука, у которого стояла тетушка Сара, и она сокрушенно глядела на свои руки.
— Какая пыль! — проговорила она. — Сюда давно никто не заглядывал. Может, даже с тех пор, как мы были детьми.
Поднять крышку оказалось не так-то просто. Она была тяжелая и ни за что не хотела поддаваться. Но все таки совместными усилиями мы с ней управились. Я стала рассматривать сложенную в сундуке одежду — плащи, туфли, длинные платья — и наткнулась на шляпу, при виде которой Сара испустила победный крик. Она надела ее на голову, и сразу показалось, будто она сошла с одного из портретов в картинной галерее «Услад».
— Воображаю, как Хейгар испугалась, — сказала я.
— Хейгар так просто не напугаешь. — Сара пристально смотрела на меня. — Некоторых запугать трудно. Сначала испугаются, а потом… потом оправятся и перестают бояться. Вот ты так, Хейгар.
Внезапно я ощутила, как душно в кладовке, какая странная эта стоящая передо мной женщина. Взгляд ее по-детски голубых глаз то казался блуждающим, то пронизывал насквозь. Нагнувшись над сундуком, она вытащила и набросила на себя шелковую мантилью. Голову ее все еще украшала шляпа.
— Ну вот, — произнесла она, — теперь я чувствую себя кем-то другим. Не самой собой, а кем-то, кто жил в этом доме давным-давно. Наверное, если надеваешь одежду других людей, сам становишься таким, как они. Впрочем, мантилья женская, а шляпа-то мужская! — Она рассмеялась. — Интересно, если надеть на себя монашескую рясу, почувствуешь себя монахом?
